Глеб Кащеев - Лабрис [litres]

– Какой?

– А я его только что назвал. Трупов нет. Точнее, не было до поры до времени. Не так давно в столице при ремонте коллектора обнаружили пять скелетов…

Александр запнулся. Кадык его дернулся, словно он сделал глоток невидимого горького напитка.

– И я, наконец, смог нормально похоронить дочь.

– Это ее вы видели? Она приходила к вам ночами? – догадалась я.

Мужчина кивнул, отвернулся на мгновение, провел рукой по глазам, а потом спросил:

– А вы… ты… правда призрак?

– Из живых меня видят во всем городе только двое. Она, – я кивнула на Дару, – и вы. Для остальных я невидима и неслышима.

– Странно. Я то вижу тебя четко, а то ты вдруг расплываешься и становишься полупрозрачной, но в следующий миг опять совсем как нормальная. Прости, можно дотронуться?

Я подошла и взяла его за руку.

– Теплая, – задумчиво сказал он. – А она была холодной. И молчала все время. Только смотрела. Я спрашивал, умолял сказать хоть слово. Дать намек, где ее искать, а она только смотрела на меня полными слез глазами и молчала.

Я с трудом могла сейчас смотреть на его лицо. Пламя боли и гнева в зрачках было таким сильным, что, казалось, могло сжечь меня полностью, открой я сейчас свой разум этому взгляду.

Александр опять помотал головой. Слипшиеся в сосульки черные волосы перед глазами при этом качнулись из стороны в сторону.

– Ну а меня-то вы почему за маньяка приняли?

Мы переглянулись с Дарой и, не сговариваясь, кивнули друг другу.

– У нас есть свидетель. Еще один призрак. Мальчик. Он все ждет маму тут, в городе, на перекрестке. От него мало чего можно добиться, ведь вспоминать то, что с ним сделали, он не может, но кое-что я из него вытащила. Преступник похитил его на большой черной машине с тонированными стеклами. Это гладковыбритый мужчина средних лет в костюме и с дорогими золотыми часами на правой руке. Вы подходите почти под все приметы. К тому же вы приезжали в Доброту и общались там из окна автомобиля с мальчиком, который вот только что пропал. Что мы еще могли подумать?

Александр закатал правый рукав и показал, что часов у него нет. Так же как и на левой руке. Да и гладковыбритым его тоже тяжело было назвать – из-за недельной щетины.

– Так это его похитили? Помню этого пацана, да. А с тем вашим мальчиком-призраком можно поговорить?

– Конечно. Только на многое не надейтесь. Вы взрослый. Он и мне-то с огромным трудом хоть немного рассказал.

Мы провели следователя на нужный перекресток. Мальчишка опять сидел на бордюре, но Александр его не увидел, как ни старался.

– Не понимаю, – бормотал он, – почему я могу общаться с тобой, но не с ним?

– Может, потому, что я девочка, как ваша дочь? – предположила я.

Мы попробовали поговорить с призраком через меня или Дару, но тот наотрез отказался общаться при следователе. Сидел, смотрел букой и молчал. Только когда Дара в лоб спросила его, так до конца и не избавившись от своих подозрений, не тот ли это мужчина, что посадил его в машину, мальчик, насупившись, помотал головой.

Мы прошли немного по улице и сели на скамейку в парке.

– А остальных детей… ну в других городах, так и не нашли? – спросила Дара.

– Только в одном еще. Когда по примеру столицы начали обследовать все старые колодцы и канализацию. Поэтому мне и удалось доказать, что речь идет о серийном убийце. Пока это все факты. То, что вы сейчас сообщили про машину и внешность, – громадный прорыв. Беда только в одном: в городе сейчас кроме меня нет больше приезжих. Или маньяк бывает здесь наездами, без ночевок…

– Или? – спросила нетерпеливая Дара.

– Или здесь он и живет, – закончил фразу следователь. – Кроме столицы, где чужака отследить невозможно, в других местах дети пропадали в летний сезон, когда полно приезжих. Здесь уникальный случай. Ваш городок зимой и осенью практически вымирает. Я ждал этого столько лет. Эти убийства как наркотик – все время хочется больше. Голод все сильнее. Раньше он выдерживал год до следующих похищений, а теперь не смог и сделал первую ошибку. Я уже которую неделю изучаю город и точно могу заявить, что ни одного приезжего мужчины здесь нет. Был один на подозрении, но он уже давно уехал и к пропаже нового мальчика никак не может иметь отношения.

– То есть это кто-то, кого я могу знать, – задумчиво сказала Дара.

– Скорее всего. Если только он не приезжает в город менее чем на сутки. Но это вряд ли. Я часто беседую с местными стариками. Они всех чужаков подмечают. Так что в этот раз маньяк решил охотиться там, где живет, и круг подозреваемых сузился. Благодаря тому, что вы мне сейчас рассказали, – до нескольких сотен. До этого я не исключал, что преступником может быть женщина.

Когда мы расставались, Александр оставил Даре свой номер телефона и велел звонить, как только мы узнаем еще хоть что-нибудь. Почему-то очень настаивал, чтобы мы не ходили в местную полицию, а звонили именно ему. Я тогда удивилась почему, а подруга по дороге из города пояснила мне:

– Он хочет убить его сам.

– С чего ты взяла? – возмутилась я и тут же поняла, что она права. После пяти лет погони вряд ли Александр предполагает видеть этого зверя на скамье подсудимых под защитой какого-нибудь дорогого адвоката.

– Он такой грустный. Даже несмотря на то, что сейчас озлоблен, он же на самом деле добрый. Очень любил свою дочь. Он как раненый зверь, который намерен загрызть ранившего его охотника и сдохнуть, – сказала Дара, а я поразилась, как тонко она чувствует людей. Может, потому и меня видит, что у нее есть некая сверхсила? Чувствовать то, что скрыто за внешностью.

Мы вернулись в поселок без приключений. Дара сходила домой и пообедала, а я искупалась с дельфинами. Грузить их своими проблемами на этот раз не стала – просто заряжалась от них радостью и позитивом, которого мне так не хватало. Мне осталось существовать всего дня три максимум, а я ничего не успела. Маньяк не пойман, и, более того, я теперь дальше от цели, чем была утром. Да и сон этот дурацкий с лесорубом никак не выходил из головы. Провидение – или кто там посылает мне эти знаки – явно намекает на то, что лабиринту осталось недолго и мне стоит поспешить. Поэтому, как только вернулась Дара, я усадила ее на пол возле узора на досках, взяла ее руку в свою и повела по второй линии слева, которая заканчивалась возле лошадки.

Первой всегда шла сильная яркая эмоция, на которую нанизываются дальнейшие воспоминания.

Злость и обида. Очередное предательство близкого человека.

Первый поворот лабиринта.

Я в гневе швыряю деревянную лошадку об стену. У нее откалывается часть острого ушка. Это почему-то отрезвляет меня. Я сижу на полу и плачу, прижимая игрушку к себе. Плачу по своим собственным воспоминаниям об этом человеке, о том, кто меня предал… о сестре.