София Сеговия - Пение пчел

Я любил свой дом, жизнь на природе, но утреннее пробуждение в центре Линареса тоже было по-своему прекрасно: пели колокола на соборе, слышались крики почтальона, молочника, звучала флейта точильщика ножей. Чуть позже в дом стучались разнообразные проповедники, желая поделиться евангельской вестью, в ответ на которую большинство горожан яростно захлопывали дверь у них перед носом. Частенько наведывались знакомые дамы, приятельницы или тетки, объясняя, что проходили мимо и зашли поздороваться. Наша задача состояла в том, чтобы вовремя улизнуть, не попадаясь на глаза очередной сюсюкающей посетительнице.

Имелись и ближайшие соседи: с одной стороны проживала сеньора Мелендес, которая, как уверяли кузены, была колдуньей покруче ведьм из Петаки и наводила порчу на всякого встречного и поперечного.

– Не попадайся ей на глаза, Франсиско, а то и тебе достанется, – предупреждали они.

Любой бы решил, что такие угрозы, а заодно и постоянная опасность, которой грозило подобное соседство, должны были бы отбить у меня всякое желание бывать у кузенов. Ничего подобного, было чрезвычайно увлекательно часами сидеть на скамейке, играя в шарики и поджидая, когда же ведьма Мелендес выйдет из дома. Мы изо всех сил старались, чтобы она нас не видела, пользуясь при этом малейшей возможностью, чтобы за ней пошпионить. Крались по пятам, и каждый ее шаг казался нам подозрительным. Если она входит в церковь, значит, собирается прочитать какое-нибудь особенно гнусное заклинание. Если покупает ткань, значит, собирается сшить себе новое колдовское платье. Если идет в аптеку, значит, хочет купить травы для зелья.

Пожилая сеньора Мелендес передвигалась с трудом, будто одна половина ее тела плохо ладила с другой. Кузены уверяли: главное доказательство ее общения с темными силами заключалось в том, что левая часть ее лица, с той стороны, где сердце, якобы принадлежала другому человеку.

– Смотри: когда один глаз моргает, другой неподвижен, а если одна сторона рта говорит, другая не двигается. Видал? Это не один человек, а два в одном!

Бедная сеньора Мелендес! Кузенов не волновало, что их мама регулярно навещала свою пожилую соседку, обе ходили в одну и ту же церковь и аптеку, покупали ткань в одной и той же лавке. Куда там, одна была ведьмой, другая всего лишь мамой.

Итак, с одной стороны жила ведьма. С другой дом Кортесов примыкал к масонской ложе Южной Звезды, куда мой кузен с честолюбием королязавоевателя призывал нас ворваться и всех победить. Для этого мы должны были вскарабкаться на стены, затем проникнуть в сердце вражеской крепости – разумеется, в надежде на то, что там никого не окажется, а внутри нас ожидает зал, посреди него круглый стол, а на столе – шпаги. Первый проникший в ложу вовсе не становился королем: им неизменно оставался старший кузен, и сбить с его головы корону не удавалось. Зато первый имел право выбрать шпагу, которая больше ему понравится, и усесться справа от трона, что, по словам моего братца-короля, было высшей привилегией. Поскольку я был одним из самых мелких, мне не удавалось попасть туда первым, к тому же у меня едва хватало сил поднять шпагу, но мой старший кузен, превращавшийся в короля каждый раз, когда пересекал порог, назначал нас своими рыцарями, как мальчиков, так и девочек.

Воображаю удивление масонов, явившихся поутру в родную ложу и обнаруживших, что шпаги поменялись местами, а какой-то и вовсе не хватает, потому что мы забыли ее под столом. Должно быть, они чувствовали себя тремя медведями после вторжения Златовласки. Масоны довольно быстро вычислили, кем были их тайные визитеры, и пожаловались моему дяде Эмилио, который, разумеется, строго-настрого запретил своим сыновьям лазать в соседний дом, пригрозив ремнем.

Впрочем, у кузенов я не только на славу развлекался, но и отчаянно скучал: когда настал день идти в школу, все католические колледжи оказались закрыты по распоряжению закона, поэтому мы, дети из хороших семей, посещали подпольные школы, устроенные у кого-нибудь дома. По чистой случайности в силу возраста, а также из-за того, что я мальчик, моя подпольная школа, которую пришло время посещать, располагалась в доме кузенов Кортесов.

Думаю, именно по этой причине мне долго не удавалось стать хорошим учеником. У меня в голове не укладывалось, почему в этой так называемой школе, где я бывал всю жизнь, нельзя делать то же, что всегда. Меня привозили погостить, и все спокойно относились к тому, что я залезал на перила и скатывался вниз, оглушительно вопя, взбегал по лестнице, перепрыгивая через ступеньку, входил по своей воле в любую из комнат и выходил обратно, заслышав призывный свист; вламывался в кухню, когда начинало сосать в животе, отправлялся в туалет, не предупреждая и не спрашивая ни у кого разрешения, или бегал в комнату к кузенам за бильбоке. Будучи двоюродным братом, я мог позволить себе что угодно; в качестве же ученика мне приходилось выучиться сидеть неподвижно, ни с кем не разговаривая, не жуя бутерброд и даже не бегая когда вздумается в туалет, пока учитель не скажет, что настало время ответить на вопрос, перекусить или сходить по нужде.

Стать примерным учеником было непростой задачей: я пользовался малейшей возможностью, чтобы улизнуть, и, зная наперечет все укромные уголки, незаметно перемещался по дому, пока не оказывался на улице, а затем отправлялся назад в Амистад. Разумеется, цель моя заключалась не в том, чтобы добраться до дома, я отлично знал, что меня ждет: меня немедленно отправят обратно, предварительно заставив попросить прощения. Нет, план состоял в том, чтобы, убежав из школы, затеряться среди апельсиновых деревьев. Чем я буду себя занимать целый день? Об этом я не думал. Что я буду есть? Этого я тоже не знал. К тому времени я уже перерос свою страсть к поеданию жуков. Если повезет, на деревьях отыщутся спелые апельсины. А если нет, что ж, поголодаю. Как я потом вернусь домой? Мой план не был продуман до конца, и размышлять над ним мне не хотелось.

Так я никогда и не узнал, что происходило в школе в конце занятий, когда мама отправляла за мной Симонопио. Я даже не успевал проголодаться. У меня попросту не было такой возможности, потому что мои приключения продолжались не более двух часов: как я ни прятался, Симонопио всегда меня находил, хотя никто его заранее не предупреждал, что я уже не в школе, где он оставлял меня поутру. Не встретив меня на обратной дороге, подобно пчеле, которая отправилась на поиски одного-единственного цветка, он принимался искать меня среди деревьев плантации, пока не добирался до того дерева, на котором я сидел, спрятавшись в густой листве.

Обычно он отправлял меня обратно в школу, не отзываясь на жалобы о том, как скучно сидеть взаперти целый день под бесконечное бормотание учителя. Одним неодобрительным взглядом он заставлял меня умолкнуть и покорно следовать за ним: я не хотел, чтобы он видел меня расстроенным и говорил со мной тем же тоном, что и прочие взрослые. Он не был взрослым – он был Симонопио.