София Сеговия - Пение пчел

Интересно, кто этот Педро Пелудо, «настоящее чудо», готовый спеть перед всем Линаресом, нырнув в реку напротив мельницы Ла-Вердад? И что это за диковинный дар, наделяющий способностью делать то, что не под силу даже рыбам?

Грузовик удалялся, унося с собой поднятую им суету в направлении других улиц, еще не ведавших о грядущем событии. Голос, который Симонопио одно время разбирал совершенно отчетливо, особенно когда грузовик проезжал мимо, снова сделался трудноразличимым металлическим гулом. Отразился от стен аптеки, запутался в ветках деревьев, отпрыгнул от лавки араба. Площадь опустела; те, кто не погнался за грузовиком, вновь занялись обычными делами: домохозяйки вернулись к молитвам, покупкам и домашней уборке, мужчины – к работе, а учителя к предстоящей им непростой задаче – загнать учеников назад в классы.

Симонопио ударил по бокам Молнию, которая в продолжение всей суеты покорно стояла у тротуара, завернул на одну из улиц и направился следом за толпой. Когда грузовик вновь был перед ними, он направил Молнию правее. И сразу его увидел: Франсиско-младший сидел в грузовике у правого борта и, словно заранее сделавшись частью обещанного спектакля, стоя приветствовал публику: размахивал руками и явно готов был следовать за этим человеческим карнавалом до места назначения.

Франсиско-младший не заметил подъехавшего Симонопио, который остановил лошадь возле грузовика, собираясь вытащить его из кузова и посадить в седло. Повоевав с мальчиком, который считал, что ему грубо помешали, и с лошадью, которая не привыкла выносить на себе тяжесть двоих седоков, Симонопио развернулся и направил Молнию к дому Кортесов, чтобы вернуть ребенка в школу второй раз за последние пятнадцать минут.

Франсиско-младший яростно бился в седле, размахивая руками и ногами. Ему казалось, что он потеряет все, если не последует за грузовиком. Симонопио понимал, что мальчик готов воспользоваться любым предлогом, чтобы не сидеть часами взаперти над учебниками.

– Спектакль не сегодня, а в субботу. А сегодня учебный день.

– Суббота еще не скоро.

– Всего через пять дней.

– Пять дней – это много. Я столько не вытерплю.

– Вытерпишь.

Эти пять дней Симонопио тоже казались вечностью. Но он вытерпит, и Франсиско-младший тоже.

– Возьмешь меня с собой?

– Да, – ответил Симонопио.

– Поклянись!

– Клянусь.

Симонопио надеялся, что ему удастся раздобыть сорок сентаво, составлявшие стоимость двух билетов. Может, продать баночки с медом кому-нибудь из Амистад? Билеты дорогие, но второй такой возможности, скорее всего, не представится. Ни за что на свете не отказался бы Симонопио увидеть спектакль Педро Пелудо, настоящего чуда, который лучше всякой рыбы споет под водой без каких-либо специальных устройств и приспособлений.

Франсиско Моралес пребывал в сквернейшем расположении духа. Так случалось всегда, когда он вынужден был общаться с Эспирикуэтой, а в последнее время видеть его приходилось часто, то назначая дату осмотра земли, предоставленной тому в аренду девятнадцать лет назад, то выдавая семена для сезонных посадок, то новый ящик патронов для маузера, а то и просто любезно осведомляясь о здоровье детей. Франсиско хоть убей не знал, чем занять и куда приткнуть этого пеона, который делался все более замкнутым и молчаливым.

Эспирикуэта долго тянул с осмотром своей земли, который Франсиско обычно проводил на всех без исключения принадлежавших ему владениях, отданных в аренду батракам, чтобы выяснить, как сделать ее более продуктивной. Если Эспирикуэта и отвечал на какой-то вопрос, то делал это сквозь зубы, понурив голову, не глядя в глаза хозяину, как мужчина мужчине.

Столько лет, проведенных в здешних местах, никак не отразились на этом южанине. Земля, которую занимал Эспирикуэта, была единственным участком Амистад, не засаженным апельсинами, потому что тот категорически отказывался осваивать новое. Франсиско не понимал причину такого упорства: выращивание маиса не приносило хороших урожаев. Иногда Франсиско казалось, что тот и вовсе махнул рукой на работу, но, когда он наносил Эспирикуэте внезапный визит, неизменно обнаруживал его сына – как его звали, Франсиско так и не запомнил, – который пахал в поте лица или же поливал посадки.

И все-таки урожай, который семья Эспирикуэта снимала на своем участке, никогда не был хорошим. Его не хватало на выплату ренты по договору, подписанному в 1910 году. И сейчас терпение Франсиско подошло к концу. Вначале из жалости, затем из желания, чтобы кто-то обрабатывал землю и она не пустовала, он старался не обращать внимания на подобную бесхозяйственность, но настало время положить этому конец. Он полагал, что ему удалось отвадить аграриев от своих земель, однако они были не единственной угрозой семейной собственности: существовали также и кабинетные аграрии, которые без устали присылали чиновников с требованием еще и еще раз провести ревизию всех принадлежавших ему плантаций, проверить акты собственности и законные основания отчуждения участков, которые он много лет назад передал в пользование доверенным друзьям.

Франсиско чувствовал себя загнанным в угол. Ему казалось, что сейчас он больше времени проводит среди документов и отчетов, чем на плантациях и ранчо. Одно ранчо в Тамаулипасе ему пришлось продать, зато в Линаресе он избежал экспроприации за счет умело проведенных переговоров, а также отказа от участков в Уалауисесе, которые ценил меньше. А главное – он отстоял земли в Линаресе. Плантации приносили все больше прибыли: апельсиновые деревья давали отличный урожай, со временем прекратились армейские засады и исчезли грабители, мешавшие перевозить ящики с фруктами в различные точки страны и даже в Техас, где за апельсины на рынке давали хорошую цену.

Благодаря удачным продажам он с гордостью и величайшим облегчением пополнил средства на банковском счете, сильно прохудившемся за последнее время. Правда, сейчас все это не имело значения: годом ранее, в 1928 году, «Банк Мильмо», которому доверяли свои сбережения поколения Моралесов, внезапно обанкротился. В один прекрасный день Франсиско получил письмо, в котором сообщалось о том, что сумма, на которую он рассчитывал, сбережения, скопленные за десятилетия, просто-напросто испарилась. Его голова все еще пыталась разгадать финансовую головоломку, всю эту хитроумную алхимию, в результате которой круглая сумма в сто тысяч песо золотом внезапно превратилась в лист гербовой бумаги, полный извинений, таких же пустых, как его банковский счет.

– Придется начинать все сначала. Мы разорены, Беатрис.

– У нас есть земля и есть силы.