Елена Усачева - Большая книга ужасов – 81 [сборник litres]

Осенью кто-то все-таки выбил стекло в том доме, вывернул сгнившую раму, и только тогда чертова лампочка наконец погасла. А может, ее тоже разбили, за компанию. Она мне снилась еще очень долго, класса до девятого, и еще эта торчащая из земли цепь.

Цепь давно ушла в землю. Может быть, если я подойду, мне удастся ее разглядеть, но я не решаюсь. Брошенные собаки тоже давно ушли – жрать-то здесь нечего. Осталась только одна та.

Ребята тоже смотрят в землю. Идут быстро, но не переходя на бег: собаки увидят – погонятся. Ну и что, что их больше нет – привычки сильнее нас. Еще метров сто по бывшему скверу – сейчас это одичавший яблоневый сад. Дорожки давно заросли, яблоням в компанию ветер нанес лопуха, люпинов и маленьких ясеней. Даже елочка проклюнулась – смешная, ниже колена, похожая на щетку для пыли. Яблоки вечно зеленые, что над головой, что под ногами. В зацветшем прудике с пластиковыми бутылками весной поют лягушки, а потом появляются жирные головастики, почему-то жутковатые, я боюсь на них смотреть. Они движутся стайкой, от этого по воде мелкая рябь, и все кажется, что сейчас вода закипит и вылезет какое-нибудь морское чудище. Прудовое, ага. Смешно, глупо, знаю. А что не смешно или не глупо, то занудно или опасно. Пусть уж лучше так. Тем более что головастиков сейчас нет, разгар лета.

– Пришли.

Старый особняк – угрюмое строение, сохранившее следы былой красоты.

– Мне уже жутковато, – Маринка поежилась, полезла в сумку и достала фонарь. – Что-то подсказывает мне, что электричества там давно нет.

– Зато окон хватает! – утешил Кабан.

– А где бабка? – вдруг спросил Игорек. – Она все время шла перед нами, я не видел, чтобы она куда-то свернула. А теперь вот пропала…

– Значит, она живет в театре, – успокоил Кабан. Сейчас зайдем, а она из-за угла такая: «Бу!»

Маринка, вертя в руке фонарь, шагнула на раздолбанное крыльцо. Здесь и ноги переломать недолго. Я поднимаюсь последней, следом за Пашей. Дверь тяжелая, дубовая, висит на одной петле, и я боюсь, что она упадет прямо на меня. Тогда никакие привидения не нужны – сразу труп.

Зашла. Темновато. В замызганные битые окошки проникает совсем немного света. Маринка включает фонарик, и он сиротливо освещает под ногами кусок когда-то красной ковровой дорожки. Идеально прямой, навечно прибитой к полу. По сторонам – сумерки, а на улице – белый день.

– Кабан! – Я испугалась звука собственного голоса. Акустика здесь знатная. – Кабан, а тебе не приходило в голову, что если твой призрак существует, то это может быть…

– …та бабка?

– Нет, это все может быть опасно. – Последние слова прозвучали жалко и утонули в нервных смешках. Я почувствовала габариты этого театра – огромные, изнутри будто больше, чем снаружи.

– Не бойся, Ленчик, дядя Кабан тебя спасет. Сейчас только фонарик отыщет, а то Маринкина финтифлюшка не светит ни фига.

Маринкина финтифлюшка так и светила под ноги, показывая нам кусок ковровой дорожки. Поперек луча деловито прошмыгнула крыса и скрылась в темноте. Маринка взвизгнула.

– Ты чего? – Паша проводил взглядом тонкий грязноватый хвост. – Это точно не призрак и даже не маньяк – они все больше на людей похожи.

– Бедное животное, – проворчал Игорек. – Что оно здесь жрет, интересно?

– Значит, есть что, – хихикнул Кабан, доставая огромный фонарик. – Может, он все-таки обитаем, этот дом, э?

– Намекаешь, что… – Маринка прервалась на полуслове и зажала себе рот рукой, будто боялась, что если она скажет, это окажется правдой.

– Намекаю на то, что здесь есть еда, – безжалостно выдал Кабан и включил свой фонарь.

Огромный фонарище, с полено величиной, бил действительно далеко. Мы увидели бывший гардероб, бывшую дверь в буфет, бывшие двери в зал. Кабан обводил театр лучом фонаря, внимательно оглядывая каждую стену. На стенах оставили автографы бродяги и разгильдяи вроде нас, тут и там пестрели надписи, вроде «Васька дурак», «У стен есть уши» и даже «Не падай духом где попало». От былого величия только и остались ковровая дорожка и несколько уцелевших вешалок в гардеробе. Кабан задержал луч на вешалках, и мне почудилось там какое-то шевеление. В нос ударил запах болота и тухлого мяса.

Маринка вскрикнула:

– Эй!

– Не ори, пугаешь. – Кабан.

– Ты видел?!

Кабан кивнул, приложил палец к губам и прошел к гардеробу, светя впереди себя. Три уцелевшие вешалки и много металлолома. От погнутых железяк на стене плясали причудливые тени, как от деревьев на потолке ночью, когда проедет машина и осветит их фарами. Только про деревья знаешь, что это деревья, а это вообще ни на что не похоже. Спрут? Инопланетянин? Просто груда металлолома. И откуда запах?

– Жуть, – оценила Маринка. – Хорошо, что я захватила краски. Столько места зря пропадает!

– Сперва театр обыщем. – Кабан задрал голову и заголосил: – Ле-ха! – Акустика была хороша! Голосина разнесся по стенам и как будто задрожал в воздухе. Если нам повезло и Леха здесь, он не сможет не услышать. А мы – его. Все затихли. Кабан водил лучом по этажу, и мне казалось, что он шумит – вот какая была тишина. Еще я исподтишка рассматривала гардероб.

Гардероб как гардероб: никакого больше шевеления я не увидела. Осмелев, потихоньку подошла и заглянула за прилавок.

– Видишь, Ленчик, ничего страшного. Просто игра теней… Ле-ха!

Опять тишина. Тишина и запах гнили.

– Судя по запаху, кто-то здесь точно умер.

– Крысы. Если бы я был этой вешалкой, я бы сам на себе повесился, – буркнул Игорек.

Я обернулась. Мы с Кабаном стояли у прилавка гардероба, за нами Игорек, Паша и Маринка. Она погасила фонарик, и за ее спиной была только темнота. Чернильная, нереальная, как будто фон замазали черной краской. Запах ударил в нос с новой силой, мне показалось, я сейчас задохнусь. Уф! Должно быть, это от света Кабанова фонаря, глаза быстро привыкают к хорошему. И все-таки в этой чернильной темноте мне показалось какое-то движение. Не человеческое, не звериное, а такое, будто воздух струится над костром. Я рванула туда так, что Кабана напугала.

– Ты чего, Лен? – Кабан перевел фонарик в ту сторону – и все тут же завопили:

– Свет!

– А-а, мои глаза!

– Кабан, не смешно!

Это длилось всего пару секунд, ровно столько, чтобы Кабан успел развернуть фонарик, понять, что светит в глаза, и опустить его. И мне показалось, что та струящаяся темнота отступила не сразу, а чуть замедлила и попала в луч. Знаю, что так не бывает. Это все зрение: глаза, привыкшие к свету, всматриваются в темноту, а потом им опять дают свет… Какой-то там феномен, биологичка рассказывала.

– Нет там ничего. Пошли лучше в зал.

– А если он без сознания, он нам и не ответит. Надо сперва здесь проверить все закоулочки.