Елена Усачева - Большая книга ужасов – 81 [сборник litres]

Вчера замерзла моя канализация, и меня затопило. Если вспоминать об этом из теплого спальника, получается ржачно, если вспоминать как есть – не очень. Выливаю я такая свой утренний салатный лоток в трубу… И он возвращается мне сполна, прямо на руку. Щупаю трубу, сколько достаю – лед. Хорошая вещь – пластик, другая бы лопнула. Пришлось просить Бабку разжечь костерчик с фасадной стороны, чтобы хоть чуть прогреть землю и фундамент. Она забегала, как будто всю жизнь этим занималась, а потом до ночи и еще полночи поджаривала хлеб на костре себе и нам с крысами. Пупсик оценил, он вообще любит все жареное. Думаю, в прошлой жизни он был толстым поваром, но слишком много травил крыс для чистоты на кухне, вот и стал крысой. Остальные так: хлеб, значит, хлеб, ну и ладно.

Труба оттаяла, но зима будет длинной, так что, чувствую, сегодня Бабке опять жечь костер. И завтра. И после. А как иначе?

Бабка явилась уже с дровами и молча принялась их укладывать.

– А «здрасьте»? – Я еще не оставила попыток ее дрессировать, хотя из всех моих крыс она самая неспособная. – А «как спалось, Ленчик»? А «не позвать ли мне сегодня кого-нибудь на помощь для разнообразия, а то зима, холодно, ты тут, пожалуй, замерзнешь насмерть»?

– Не замерзнешь, – буркнула Бабка и разожгла костер. Вот так всегда. Из всех на свете животных человек – самое безнадежное. Ну, во всяком случае, моя Бабка.

Дрова затрещали, и хоть я еще не чувствовала тепла, знала, что стена скоро прогреется и я буду как на печке. Кстати, о камнях: тот кусок бетона, что я смахнула осенью, стал легче на два кусочка: один величиной с ладонь, другой и того меньше. Когда мне особенно лень его долбить, я спрашиваю себя: смирилась ли я? Готова ли я провести остаток дней здесь, под землей с Бабкой и крысами? С крысами – пожалуй, но не с Бабкой. Тогда я беру арматуру и начинаю стучать. Дело идет очень медленно, и хочется бросить. На руках мозоли как у раба. Но, похоже, я действительно еще не готова сдаться. Успею еще.

Арматура вызывающе впивалась в ногу, кусок бетона торчал надо мной могильным камнем. Раз Бабка не в настроении, я, пожалуй, постучу.

Я взяла арматуру и стала стучать. Крысы разбежались, они терпеть не могут этот звук. Бабка ворошила в костре, запахло чем-то мясным.

– Убили кого? – спрашиваю.

– Свинью. И не я. Тебе нужно как следует есть, а то замерзнешь. Крысы много ли принесут!

– Не обижайте крыс!

– А меня, значит, можно? Ни «как здоровье, бабушка?», ни «спасибо, бабушка».

– Спасибо, бабушка, что держите меня здесь пару месяцев и не дали подохнуть. Гораздо проще было бы пойти и позвать на помощь.

– Рано еще.

– Что?!

– Газету на! Потом постучишь.

И я взяла газету. А о чем тут спорить? В конце концов, она приносит мне воду и грелки, не дает замерзнуть и вот это вот все. Хотя, конечно, сволочь. Могла бы и на помощь позвать. Я придумала одну штуку и быстро, пока Бабка просовывала газету (Глиста принесла без напоминаний, умница моя), выдернула из блокнота листочек, написала несколько слов, сложила и отдала Глисте. Та выскочила обратно к Бабке и сунула бумажку ей в карман. Лучше всего было бы прилепить к спине на жвачку или пришить вот такой плакат «Помогите, я в развалинах театра!», но такие сложные трюки мы с Глистой пока не осилим.

Я стала читать. Про то, как город готовится к Новому году, как прошли выборы, как выбрать елочку и кучу рекламы подарочных магазинов, дедов морозов и елочного базара – хотя зачем? И про новых пропавших людей, из-за которых могут отменить празднование Нового года.

Бабка молча слушала, а я загадала новогоднее желание – но вслух не сказала, а то не сбудется. На последней полосе как бы между прочим была статья «Преступники сбежали из-под ареста» с двумя фотками потрепанных личностей.

– Мне пора. – Бабка зашуршала пакетами.

– Эй, куда? Земля еще не прогрелась!

– Костерчик я тебе оставлю.

– Сжечь меня хотите?

– Да нечему тут гореть, успокойся ты… – Она уже повернулась спиной, когда я вспомнила, о чем хотела попросить.

– Ой, а можно мне еще этих замечательных грелок?

– Понравились?

– Ага, – соврала я. Но если честно – они лучше, чем ничего.

– Принесу-принесу!

– И Глисту с собой возьмите!

– Своих хватает.

– Ну пожалуйста! Ей нужно гулять!

Бабка молча сунула руку в разбитое окно, и я подсадила Глисту ей на плечо:

– Будь умницей. – Я подмигнула крысе и даже расстроилась, что она не подмигнула в ответ.

Все-таки жизнь с крысами накладывает свои отпечатки.

Бабка с Глистой ушли, а я взялась за свою арматуру. Работа не шла, да и когда она у меня шла толком! Куча времени, чтобы отколоть еще крошечный кусочек, на полшага приблизиться к свободе. Как я устала! Больше всего хотелось прибить Бабку, и я, пожалуй, так и сделаю, когда освобожусь. «Если», – поправил внутренний голос.

Меня спасло то, что я устала стучать за несколько минут до того, как явились эти. Они приперлись прямо под окна, к уже прогоревшему Бабкиному костерчику, и стали орать как ненормальные:

– Смотри, кто-то здесь был! Дымится еще!

– Да ну, дети, наверное.

– Дети не дети, а надо место получше поискать. Может, хоть в домах?

– В домах! – передразнил Старый. – В домах нас первым делом будут искать. А здесь театр! Не протопишь – не поспишь толком… Только полному идиоту придет в голову здесь прятаться!

– Оно и видно!.. – буркнул Молодой, получил от Старого затрещину и ненадолго замолчал.

Я видела их близко, ближе, чем Бабку, потому что их было двое. Конечно, я их сразу узнала: те, из газеты. И да: судя по голосам, те, что уже ночевали здесь месяц назад. Я вспомнила и с головой нырнула в спальник. Меня они видеть не могли, а все равно казалось, что Молодой пялится сквозь стекло. Когда-то он был симпатичным. Ну до того, как лицо поросло мхом и червивой бородищей. Я испугалась собственных мыслей, одернула себя, хотя ничего такого в этом нет. Защитная реакция задерганной психики: стоит бандюку показать хоть что-то хорошее – ты тут же начинаешь считать его человеком. А как иначе?

– Может, все-таки внутрь зайдем? Торчим тут как… – Он сказал, как именно, и я чуть не заржала в голос. Жизнь в изоляции накладывает свои отпечатки, я уже готова смеяться над их шутками, других-то мне редко перепадает, дурацкие газетные анекдоты не в счет.

Молчать. Лежать и молчать.

– Да нет тут никого. Давай картошку печься положим, пока зола теплая.

Старый без слов стащил с себя заплечный мешок, как у крестьян в кино, и стал ковыряться в костре, должно быть, прикапывая картошку. Молодой отошел от окна, и я ждала, пока хлопнет дверь, чтобы вдохнуть. Старый возился несколько длинных секунд, даже напевал, но в конце концов выпрямился и отошел. Хлопнула дверь. Я выдохнула.