Елена Усачева - Большая книга ужасов – 81 [сборник litres]

…Еще час пустой беготни и пустых разговоров: кассирши по-русски знают только цифры, а покупатели вообще ничего не знают. Новый район, никто еще ни с кем не познакомился. Уже во дворе нарвался на сумасшедшую старуху, которая утверждала, что живет здесь с 80-х годов и работает на фабрике, которую примерно тогда же и закрыли. С досады Семенов пнул огромный мусорный контейнер и сразу стал оттирать ботинок влажной салфеткой.

Эти контейнеры здесь по две штуки на подъезд: ремонт у всех, горы строительного мусора. Вон кто-то спецовку выкинул. Семенов поднял голову. Самую вершину мусора венчала ярко-желтая куртка самого новенького вида. Она попала в свет фонаря, и Семенов мог детально разглядеть чистую желтую ткань, модный лейбл. Желтая куртка! Она была в том заявлении. Рука-нога, подтянуться, достал. Брезгливость? Не, не слышал. Не та работа, чтоб быть брезгливым. Да и куртка правда новая. Желтая, она была на том утреннем мужике из заявления. Семенов повертел ее в руках: не порвана, только здорово испачкана, почему-то внутри. В голову ударила кровь, Семенов разжал пальцы и, кажется, даже вскрикнул.

– Это твое? – Невинный вопрос заставил вздрогнуть.

За спиной стоял дворник с метлой в огромной, не по размеру, жилетке с чудной аббревиатурой на спине, обозначающей название района.

– Знакомого… Не знаешь, кто выбросил?

– На лестнице нашел. Там еще и брюки есть, грязнющие. – Дворник показал куда-то в небо, отставил метлу, прыгнул в контейнер, и на свет показались джинсы…

– Покажешь где?

Таджик покачал головой:

– Двадцать пятый этаж. А у нас лифт сломался.

– Новый лифт?

Дворник смущенно пожал плечами и стал подметать одинокий фантик у подъезда.

– Погоди… – Семенов подобрал куртку и потихоньку, ниточка за иголочкой, стал выспрашивать о находке, уже зная, что услышит.

Домой он приехал ночью. На ощупь, чтобы никого не разбудить, разулся-разделся, крутанул ручку микроволновки с остывшим ужином, но кусок в горло не лез. Если у тебя такая работа, то ты привык видеть страшное. Но некоторые вещи вымораживают и в сотый раз, как в первый. И они всегда возвращаются. Ты думаешь, что все позади, старательно забываешь – но все повторяется вновь и вновь. И сегодня ночью опять повторится. В ужасе от этой мысли Семенов просидел до утра на кухне, пока не клюнул носом в стол.

Девочка кричала. Не как в кино – высоко, красиво, – а как в жизни: тяжело, с хрипами, как животное, которое рвут на части. Глянцевая лужа, черная как могила, затягивала ее, облепляя собой все выше и выше. На секунду высунулась нога – и тут же ушла обратно в пучину. Голова и руки были еще на поверхности, руки шарили в поисках опоры и уходили-тонули в черном киселе. Тогда все длилось меньше минуты, сейчас растянулось на целую ночь. Как всегда, они возвращаются, всегда возвращаются.

Семенов распахнул глаза. За окном чирикали птицы. Весной рано светает. Из окна, как из любой точки города, были видны ярко-оранжевые столбы новостроек. Двадцать пятый этаж. Лифт сломался. Пустая одежда, только испачканная изнутри. Только не это!

Это. Тогда отец так же приходил ночью и сидел на кухне, пока не засыпал за столом. Ни матери, ни Семенову-младшему ничего не рассказывал, но шила в мешке не утаишь. Однажды Семенов подслушал служебный разговор на повышенных тонах: за одну ночь пропало семь человек. И эти ночи шли одна за другой, они были бесконечны – а еще через неделю отец погиб. Семенов так старался, чтобы этого не произошло! Он сделал для этого все, что было в его тогдашних силах – и ничего не смог. Он ведь знал, знал, что отец первым делом побежит в этот чертов особняк, он не мог этого допустить. И молчал. Старательно молчал, чтобы отец не вздумал, чтобы не погиб… Он погиб через месяц, в паре километров от того места.

Мать бегала, возилась с похоронами, а пропажи продолжались, и она боялась, что что-то случится с ним, с младшим. Тогда они уехали. Очень быстро, налегке, с двумя чемоданами, к бабушке в область. На новом месте Семенов каждый день ездил на вокзал за городской газетой, но там такую ерунду писали, что самому хотелось верить, будто ничего не происходит. И не было ничего. Мать отмалчивалась и пряталась на трех работах, Семенов два года болтался на ее шее, пытаясь вылечить свое заикание и забыть. Забыть.

И вроде все улеглось. Он окончил школу милиции, поработал в области, перевели вот в город. Не хотел ехать, не хотел возвращаться, но мать уговорила. А приехал – даже успокоился. Город детства был совсем не похож на тот, что помнил Семенов: другой – красивый, нарядный, и знакомых никого. Очень долго Семенов жил как будто на новом месте, не связывая в памяти то, что было, и то, что теперь. Как будто разные города. А тот, первый – он приснился. Или в кино видел, тогда вечно крутили жуткие фильмы, никто не задумывался о нежной детской психике, не мудрено, что он вырос заикой. Сейчас, конечно, получше, но все равно иногда накатывает. Если нервничаешь, буквы застревают в горле. Нервничать не надо.

Телефон запел резко, на всю квартиру. Разбудит всех! Семенов взял трубку, но поздно: хлопнула дверь, вышла дочка в одной тапочке и с таким беспорядком на голове, что Семенов невольно улыбнулся.

– Ты не ложился, что ли?

– Я уже встал.

– Не бережешь ты себя…

Она прошла в ванную в своей одной тапочке, Семенов еще держал трубку у уха, а сам обувался в прихожей, спешил, чтобы дочка не услышала разговора. Труп. В это время может быть только труп.

Новостройки радостно сверкали в утреннем солнце. Васек вел машину, не сбавляя скорости во дворах: рано еще, никого нет, даже дворники дрыхнут. Веселые дворики с пластмассовыми детскими площадками, травка зеленеет, строительным мусором еще присыпанная – стройка-то идет. Проедешь каких-нибудь сто метров от нового квартала – и окажешься в кино про апокалипсис.

Семенов думал, что до этой части города застройщики уже никогда не доберутся. Заброшенный частный сектор, когда-то здесь жили работники фабрики, закрытой еще в восьмидесятых. Фабрики не стало – и никого не стало. А сейчас забор, ветер треплет картинку-растяжку с нарисованными башнями-новостройками (эти будут зеленые), нарисованным прудиком и парком: глянешь – и правда хочется здесь жить… Только не Семенову.

Васек зевнул широко, со звуком, как большая собака:

– Завидую тебе, Семенов, совершенно не сонный вид! Не ложился, что ли?

– Не-а.

– А я вот прилег. На часик. Теперь пасть разрывается. А нам еще кучу бумаг писать…

Семенов кивнул. Сна не было, но зевотой Васек его заразил и довольно отметил:

– И тебя пробрало.