Адам Нэвилл - Багрянец [litres]

Табличка рядом с фотографиями утверждала, что добычу «затаскивали внутрь через расселину, чтобы съесть внизу». На черепе и тазовой кости мамонта остались следы зубов, указывавших, что раньше существовал еще один, неизвестный, вид гиен, и они были так же крупны, как и те, что до недавнего времени считались вымершими.

Среди окаменевшего помета шакалов, живших в яме, также нашли непереваренные зубы и кости неандертальцев. Волки и гиены ушли с равнин Северо-Западной Европы вслед за стадами мамонтов и охотниками-неандертальцами и пришли в Британию через Доггерленд.

Неподалеку от склада детских костей, обладателей которых сожрали им же подобные, нашли еще шесть тел: их похоронили по-другому – рядом друг с другом.

Эти люди на момент своей смерти были стары, и черепа их остались целыми. На голове каждого виднелся характерный для неандертальцев выступ – «узелок на затылке».

Внешность одной из пещерных жительниц художники-палеоантропологи восстановили в виде бюста на пьедестале.

Прямо из доисторического мрака в лицо Хелен, находившееся на одном уровне с ее глазами, ухмылялась женщина с кожей чайного цвета, покрытой глубокими морщинами. Во времена Хелен такое лицо было бы у женщины восьмидесяти лет, если бы она всю жизнь проработала на открытом воздухе без солнцезащитного крема.

На длинной голове росли клочья белых волос, в мутно-карих глазах читался ясный суровый человеческий ум, нос картошкой заканчивался крупными черными ноздрями. Хелен вспомнился потасканный бездомный, увиденный однажды в Сохо, – он заворачивался в «Юнион Джек» как император в мантию.

В отличие от детей, пожилых похоронили с почетом и заботой: умереть в «престарелом» возрасте, на четвертом десятке – немалое дело; возможно, их погребли, когда еды было побольше. Ни одно животное не потревожило останков, и покойники остались в пещерах там же, куда их положили где-то между 55 000 и 50 000 годом до н. э.

Атмосфера внутри непроходимой известняковой пещеры позволила костям сохраниться так, что при анализах разглядели даже признаки артрита и кариеса. Этих престарелых неандертальцев берегли и даже любили: подобные признаки человечности внутри этой бойни не могли не радовать.

В мелких могилах химики также обнаружили красные следы железно-оксидного пигмента: из поколения в поколение местные неандертальцы перед погребением покрывали останки «особенных мертвецов» краской цвета ржавчины. И каждый из покойников отправлялся в вечность с тяжелым черным топориком, лежавшим прямо под костлявой рукой.

«Все время вижу лица – красные лица. Каждый раз, стоит заснуть, они то выплывают из темноты, то исчезают. И дым. Красный свет на стенах. И ветер – постоянно ветер.

Но там, в этом черном месте, не только они. Не только красные люди. Там что-то намного больше их, с темным лицом… И такие белые твари, будто большие крысы… Их водят на задних лапах, как собачек в цирке, но они больше медведя. Как будто черти снятся.

А хуже всего – крики малышей. Младенцев, детей. И когда эти собаки или черти начинают скулить, а дети – кричать, я просыпаюсь. Просыпаюсь и плачу».

При виде репродукций наскальной живописи на выставке Кэт еще больше почувствовала, как совпадают сны, пересказанные Мэттом Халлом, с ее собственным мнением о неизменно мрачном, диком и жестоком прошлом человечества. Для нее история была воплощением тьмы: самые истоки человека обрели эпохальный статус благодаря своей отвратительности.

Даже простые предметы одежды, висевшие в музеях за стеклом, напоминали Кэт о смерти и изуверствах; история от начала и до конца представляла собой собрание ужасов, сохраненное ради развлечения зверя-человека. Она не ощущала большой разницы между пребыванием в музее и на похоронах. Новейшие находки в знаменитых пещерах Брикбера одновременно заострили чувство собственного времени и уменьшили ощущение безопасности в нем.

Стекло, за которым лежали артефакты, было настолько чистым, что у больших витрин Кэт невольно боялась провалиться внутрь. «Тогда» и «сейчас» оказались слишком, неестественно, близко.

Внизу ожидали чистые уборные и стильное кафе, мимо краснокирпичных стен музея со свистом и громом проносились автомобили, обычные люди ходили среди экспонатов в современной одежде, а шумный школьный класс, пройдя мимо Кэт, рассыпался, ученики разбежались, каждый в своем направлении. И все же, невзирая на современные экраны повсюду, присутствие первобытного, дикого духа пещеры, извлеченного напоказ из недр жестокого прошлого во всей своей живой отвратительности, среди этого искусственного пространства только усиливалось.

Время от времени Кэт смотрела на потолок и окна, чтобы вырваться из оцепенения – ее как будто заставляли смотреть на улики военных преступлений. Успокаивало присутствие остальных и Стива с его камерой – одна она сюда не зашла бы.

– Будто склеп, да? – заметил Стив, видя, как медленно и невесело они с ней двигаются. В кои-то веки он и Кэт думали одинаково.

Первый этаж галереи копировал самую крупную пещеру в подземной сети Брикбера – так называемую «Большую палату». Стены и потолок между инсталляциями, выкрашенные в пещерные охру и уголь, образовали темное, кроваво-красное помещение, похожее на женское чрево. Тени давили, усиливая ощущение закрытого каменного пространства.

Щель, из которой Мэтт Халл несколько лет назад забрал несколько сувениров, оказалась лишь окошком заднего вида, выходившим в большую подземную нору, состоявшую из нескольких отдельных пещер: во всех них на протяжении десятков тысяч лет с перерывами обитали различные подвиды человека.

Это было очень важно – одной только своей культурной значимостью изделия этих древних племен, теперь выставленные для публики, опровергали многое из того, что наука знала о первобытных людях. Вся информация о первых колонизаторах Британии теперь пересматривалась от начала и до конца. Репортаж об этом хотел бы написать каждый фрилансер «Л&С», а досталась такая возможность Кэт, и та пыталась убедить себя, что ей повезло.

Вокруг нее по стенам бежало стадо лошадей – длинные и чувственные линии, обозначенные толстыми угольными мазками, передавали стремительность бега. Репродукции наскальной живописи привлекли ее взгляд в первую очередь. Динамики даже негромко воспроизводили крики животных и стук копыт по древней почве Девона.

На красных мордах лошадей застыло выражение ужаса, причиной которого были собаки, гнавшиеся за ними.

В центре изображения находилось горбатое существо с черной мордой неестественной величины – оно возглавляло стаю охотничьих псов, и к нему же доисторический художник желал привлечь взгляд своих зрителей. Существо будто бы бежало на задних лапах или, возможно, подпрыгивало, набрасываясь на лошадь в конце стада, – трудно было сказать.