Адам Нэвилл - Багрянец [litres]

– О своих мы позаботимся, а ты слушай внимательно. Мы исчезнем завтра и будем прятаться, пока не почуем, куда дует ветер. Тут-то, детектив, ты нам и понадобишься. Тебе предстоит по-настоящему отработать нашу помощь. Твои многоуважаемые коллеги, не знакомые с волшебством и обычаями нашей красной земли, скоро начнут совать сюда нос и, когда не найдут эту любопытную суку…

– Волшебство? Вы так это называете? Это убийства – серийные убийства.

– Ради твоей собственной безопасности нам потребуется взгляд изнутри на все – каждый угол и каждую зацепку. Чтобы краснота могла расправиться со своими врагами по-своему – как делала всегда.

Кэт услышала стон детектива из самого его чрева.

– Господи Иисусе, – произнес он, но в его тоне ничто не обещало спасения.

– И не забывай свое место, Луи: ты – слуга, подельник. Скоро здесь будет она , и я не хочу, чтобы ты распускал рядом с ней язык.

– Идиоты. Мрази, – бессильно стонал Льюис. Кэт почувствовала, что полного видения красноты он не удостоился.

– Задний ум – замечательная штука, Луи. Надо было задуматься, когда ты проиграл пятьдесят штук в блек-джек онлайн.

– Я не давал согласия… на это .

– Ты слишком далеко зашел, Луи, а сейчас все в опасности. Но если смотреть шире, убрать пару стукачей – не такое уж большое дело.

– Краснота требует, – прозвучал престарелый голос, и все вокруг машины изменилось: в темноте повисло напряжение, – и защищается. Они стояли у порога годами – мы знали, что час настанет. Но что мне сказать? Краснота жаждет. Каждое будущее красно.

– Тони, ради бога, – Льюис слегка снизил громкость и тон голоса, но Кэт почувствовала, что его отчаяние и беспомощность лишь усилились. – Я только за сегодня сделал в сто раз больше, чем мы договаривались: вывез ваших из дома журналистки, привез ее. Меня вот-вот схватили бы – она могла кому угодно позвонить, а ты прислал к ней домой людей. Похищение? Нельзя. Так нельзя делать. Чем, ты думаешь, это закончилось бы? Ты совсем забылся… мы не в каменном веке живем.

– Жаль, что ты всегда оставался на периферии, Луи, – отозвался Тони властным и насмешливым тоном. – Если бы ты проявлял больше вдохновения, то стал бы чем-то бо́льшим, чем пресмыкающаяся свинья, проигравшая деньги. Ты увидел бы, что видим мы, разделил бы с нами нечто замечательное и обрел бы хребет, которого у тебя сейчас, по всей видимости, нет. Я разочарован в тебе, мой мальчик, – страшно разочарован.

Финн рассмеялся – это звучало как лошадиное ржание. Остатки сдержанности Льюиса наконец растаяли:

– Оставь свою мистическую чушь своим психам и дебилам, которые смотрят в рот твоей старухе, какой бы бред она ни несла…

Тут нога заскребла по асфальту, послышался рев собравшейся толпы и одинокие крики ярости – их издавала женщина, которую сдерживали.

– Бесстыдный ублюдок! – а это уже Финн. Кэт, сжавшаяся на заднем сиденье, чувствовала, как копился его гнев во время разговора. Финн, по-видимому, был настолько же безумен, как его отец. – Ты смеешь говорить это здесь ? Жадная грязная свинья! Хочешь, покажем, что здесь живет?

– Финн! Убери его с глаз моих, – голос Уиллоуза раздался среди беспорядка, шарканья и пинков, смятения в темноте вокруг машины, слияния и столкновения громких мужских голосов. Кэт вспомнила, как в пабе на Кингс-Кросс рядом с ее столиком однажды началась драка футбольных фанатов.

Если Льюис – офицер полиции – работал на семью и их дело, или как бы это ни называлось, кто еще может состоять в заговоре с краснотой? С Льюисом ее познакомила Шейла; при внезапной тошнотворной мысли, что редактор может быть частью заговора, шок Кэт превратился в мозговую травму. «Только не Шейла. Невозможно». Она и эти грязные разукрашенные черти? «Мясники. Каннибалы». Кэт не доживет, чтобы узнать, верны ее параноидальные догадки или нет, но из-за последних она поверила бы во что угодно.

Наконец Льюис вернулся с мрачным видом и выволок Кэт с заднего сиденья, как будто вонючую паршивую собаку, пачкавшую обивку. Изо рта детектива шла кровь.

С ним появился и Финн Уиллоуз – тощий, с тонким хвостом волос, клокастой бородой и перекошенным от ненависти крысиным лицом. Он осветил Кэт дорогу в камеру смертников.

Остальные открыли переднюю пассажирскую дверь и достали Бороду, бесформенной грудой лежавшего на залитом кровью сиденье. Он зловеще молчал. Останки Платка Льюис закинул в багажник.

Усадив Кэт в свою машину, детектив немедленно бросился в ее дом, чтобы убрать, насколько можно, улики. Он вынес Платок на руках как раненого ребенка и уложил в багажник. Времени оказывать первую медицинскую помощь у него не было: предатель просто выволок раненых красных солдат из дома, чтобы не нашли.

Камера, куда бросили Кэт, примыкала к основному сараю – месту для убийств, сооруженному из вертикальных досок, покрытых темными нечистыми пятнами. Кэт заметила кусок этого сарая с дороги, и ее насквозь продрало холодом – настолько зловещим был силуэт черного здания посреди земель, покинутых всякими приличиями. Она совсем упала духом.

Оказавшись перед ломаными очертаниями сарая, Кэт уставилась на них, точно загипнотизированная влиянием капища, которое божество не покинуло. Здание было всего лишь ненадежной крышей, хрупким навесом над бездонной пропастью, куда можно было падать вечно, сквозь землю, сквозь века в прошлое.

Возможно, под этим проклятым сараем сама материя, какой Кэт ее знала, все законы мира, которым ее научил опыт, не существовали. От одной этой мысли конечности застыли, и в камеру ее пришлось вталкивать.

По дереву ударила открытая ладонь, дверь камеры открылась, и сгорбленного Тони Уиллоуза ввела женщина – Кэт решила, что ей лет пятьдесят. Когда-то она была симпатичной, даже красивой, но теперь веснушчатое лицо так исполосовали морщины, что оно приобрело сходство с трагической маской. Благородные черты, напоминавшие принцессу с картин прерафаэлитов, обвисли, но глаза по-прежнему говорили о доброте. Однако Кэт запретила себе надеяться, что в подобном месте есть доброта.

Теперь, при лучшем освещении, стало видно коричневую, как патока, кожу Тони Уиллоуза, рябые, пятнистые горло и грудь; несмотря на тембр голоса, он, казалось, стоял одной ногой в могиле.

– Необязательно это делать, – Кэт обрела голос. – Мне неинтересно, чем вы занимаетесь, – я не такая журналистка. Не репортер.

Тони воздел трясущуюся руку, приказывая ей замолчать. Пальцы дрожали, как струна в руках музыканта, другой узловатой конечностью старик держал палку. Прикрыв глаза, он принял торжественный вид судьи, требовавшего молчания у обвиняемого, унизительно молящего о пощаде.