Гийом Мюссо - Жизнь как роман [litres]

– Не пустите меня – получите проблемы с Бианкой.

Он усиливает хватку.

– При чем тут моя жена?

Я смотрю на Фуллера Джонса не мигая. Как донести до него, что он – порождение моей фантазии, второстепенный персонаж рождающегося повествования, существующего только в моей голове? А главное, как ему внушить, что для меня вся его жизнь – открытая книга?

– Бианку могут заинтересовать эсэмэс и фото, которые вы регулярно шлете Рите Бичер, парихмахерше девятнадцати лет от роду из салона «Свит Пикси» на Джексон-стрит.

Такая у меня писательская привычка: прежде чем начать писать, я буквально вылизываю будущих действующих лиц, составляя для каждого подробнейшую биографию, настоящее личное дело. Пускай три четверти всех этих сведений не попадут в книгу, этот способ очень эффективен, чтобы лучше познакомиться с персонажами.

– Не уверен, что ваша жена будет в восторге, когда узнает, что вы пишете Рите такие послания: «Весь день думаю о твоей «киске» или «Хочется забрызгать своей спермой твои сиськи и посмотреть, как они встанут торчком».

Теперь на привратника жалко смотреть – верный признак, что я задел его за живое. Вспоминаются слова Мальро: часто человек «сводится к тому, что он скрывает, – к щепотке секретов» [11] А. Мальро. Орешники Альтенбурга. .

– Откуда вы знаете?.. – бормочет он.

Остается его добить:

– Боюсь представить, что она вам устроит, когда узнает, что на День святого Валентина вы подарили Рите серебряную брошь в эмали за восемьсот пятьдесят баксов. Между прочим, сколько стоил букет цветов, подаренный жене? От силы двадцатку.

Фуллер Джонс роняет голову и отпускает меня. Теперь передо мной безвредная тряпичная кукла. Трудно продолжать задираться, когда тебя вывели на чистую воду.

Оставив его у входной двери, я направляюсь в глубь холла, к трем лифтам с дверями из кованой бронзы, вызываю кабину и нажимаю на кнопку «крыша». Поездка наверх сопровождается громким железным лязгом. Выйдя, я убеждаюсь, что от крыши меня отделяют еще два лестничных пролета.

Наверху я сразу получаю хлесткий удар ветра в лицо. Закрываясь ладонью, я пересекаю бадминтонную площадку. Вид оттуда открывается такой, что дух захватывает, не чета тому, что я силился описать. Правда, небо, еще несколько минут назад вполне безоблачное, на глазах сереет. Я инстинктивно замираю, чтобы полюбоваться головокружительной панорамой. На другой стороне пролива, за пилонами Уильямсбергского моста, громоздится гребень из небоскребов, среди них выделяются легендарные «Эмпайр-Стейт Билдинг», стрела «Крайслер Билдинг», коренастый «МетЛайф».

– ДАЮ ТЕБЕ ТРИ СЕКУНДЫ, ЧТОБЫ ТЫ ПОМЕШАЛ МНЕ СДЕЛАТЬ ЭТО: РАЗ, ДВА, ТР…

Крик выводит меня из оцепенения, я рывком оборачиваюсь. На другой стороне площадки, рядом с цистерной, стоит Флора Конвей, приставившая себе к виску пистолет Рутелли и готовая выстрелить.

– Остановитесь! – кричу я, чтобы обозначить свое присутствие.

Я по наивности считал, что, увидев меня, Флора уберет палец с курка. Но ее паника под стать моей, во взгляде яшмовых глаз горит вызов.

– Не глупите. Бросьте пистолет.

Она медленно опускает пистолет, но потом, вместо того чтобы отбросить, наводит его на меня.

– Это тоже бросьте. Лучше поговорим.

Но где там! Крепко держа пистолет обеими руками, не убирая пальца с курка, Флора наступает на меня, готовая выстрелить.

До меня доходит, что Флора Конвей – не привратник: против нее я совершенно бессилен. Настает момент горько пожалеть о том, что я не послушал Джаспера и Диану Рафаэль. Мир литературы очень опасен, я всегда это знал. Как знал и то, насколько для меня опасно ступать на его территорию. Меня ждет жалкий конец: две пули в башке, выпущенные персонажем, рожденным прямо в ней, моим собственным воображением. Такова история всей моей жизни, с самого детства. Всегда один и тот же враг – я сам.

– Будьте благоразумны, Флора. Нам с вами обязательно надо поговорить.

– Кто вы, черт возьми?

– Меня зовут Ромен Озорски.

– Не слыхала.

– Еще как слыхали! Это же я: враг, сукин сын, романист…

Я пытаюсь скрыть страх. Флора все еще готова обороняться: держа меня на мушке, она неумолимо приближается.

– Откуда вы взялись?

– Из Парижа. Из того, реального.

Она хмурится. Между нами остается всего несколько метров. В низких тучах образовался просвет, сквозь него Ист-Ривер заливают солнечные лучи. Флора приставляет ствол «глока» к моему лбу. Я глотаю слюну и предпринимаю последнюю попытку ее образумить.

– Зачем меня убивать? Вы же сами меня позвали!

Я слышу ее дыхание: оно вырывается тяжелыми толчками. Пейзаж вокруг нас мерцает, дрожит, кажется, я вижу все через увеличительное стекло. Она долго колеблется, и когда я уже ничего не жду, опускает пистолет и цедит сквозь зубы:

– В ваших интересах хорошенько все мне объяснить.

Бруклинская набережная.

Я влез в жизнь Флоры Конвей меньше часа назад, зато она была частью моей гораздо дольше. После стычки на крыше «Ланкастер Билдинг» я уломал ее поговорить по душам.

Начало нашего разговора привело меня в замешательство. Нелепость всей ситуации быстро перестала ее смущать. В ее сознании появилась брешь, завеса неведения прорвалась, она раз и навсегда выбралась из пещеры. И потому не стала терять времени и не спорила с тем, что является персонажем романа. Она другого не желала допустить: чтобы я поставил точку в ее истории. Завязался спор, и она, задыхаясь в своей квартире, повела меня в бразильский бар неподалеку.

«Фавела» располагалась в бывшем гараже с собственным крытым двориком, в этот обеденный час он был полон посетителей; местные жители называли это место «пивным садом». Не зная толком, сколько у меня времени, я поспешил расставить точки над i.

– Я не стану дописывать вашу историю, Флора. Я для того сюда и пробрался, чтобы вам об этом сообщить.

– Нет уж, вы не можете принять такое решение самостоятельно.

– Могу, и вам это хорошо известно.

– Что это значит, говоря конкретно?

Я пожал плечами.

– Очень просто: я намерен перестать работать над этим текстом. Не буду больше его обдумывать, займусь другими вещами.

– Вы сотрете файлы с жесткого диска? Одним кликом на своем компьютере выбросите мою жизнь в мусорную корзину?

– Это, конечно, упрощение, но можно сказать и так.

Ее устремленный на меня взгляд горел яростью. Лицо у нее оказалось нежнее, чем я представлял. На ней было кремовое шерстяное платье-свитер, приталенная джинсовая куртка, полусапожки цвета карамели. Суровым был не весь ее облик, а только взгляд, а еще нетерпеливые интонации.

– Ничего не выйдет, я вам не позволю, – заявила она решительным тоном.