Гийом Мюссо - Жизнь как роман [litres]

И вот в поиске новой творческой свободы я решил рискнуть и начать писать рассказы по-английски. Сменить язык, стиль, жанр. В создании литературного двойника присутствовала игровая сторона – продолжать игру с читателями, натянув маску, – но одновременно оживала старая фантазия, с которой имели дело многие до меня: возродиться, поменяв личину.

Проживать «по доверенности» фрагменты чужих жизней и так уже было моим каждодневным уделом романиста. Теперь процесс раздвоения переносился в другое измерение, приобретал гораздо более крупный масштаб.

С 1998 по конец 2002 года я сочинил на английском три романа, которые прятал в ящиках письменного стола в ожидании подходящего момента для их публикации. Я ни разу не обмолвился об этом проекте тебе, Фантина, когда мы были вместе. Почему? Потому, без сомнения, что хорошо осознавал все тщеславие своего замысла. Многие литературные гиганты – Эмиль Ажар, Вернон Салливан, Салли Марра и другие – создавали до меня литературных двойников. Что толку им подражать? Разве что с целью реванша. Но над чем и над кем?

Узнав о беременности жены, Ромен резко закончил наши отношения. Его родители разошлись вскоре после его рождения. Он никогда не знал своего отца, что наложило отпечаток на все его существование. Желая обеспечить сыну обстановку крепкой семьи, он решил все сделать для возрождния своего брака. Главное, думаю, его приводила в ужас перспектива того, что в случае разрыва Альмина не позволит ему толком участвовать в воспитании сына.

После ухода Ромена я заблудилась в сумрачной чащобе уныния. На протяжении месяцев я была зрительницей своего собственного внутреннего крушения, неспособной что-либо предпринять для замедления неуклонного погружения в пучину.

Та роль, которую я невольно исполняла в гибели нашего романа тем, что отодвигала момент разговора Ромена с женой, делала еще болезненнее рану, которую я наносила сама себе. Мое тело было распластано на земле, сердце корчилось от боли, душа была опустошена. Перевернуть страницу казалось выше моих сил. Я была чужой для самой себя. Моя жизнь лишилась смысла, света, горизонта.

В то время я трудилась ассистенткой в отделе работы с рукописями одного издательства на берегу Сены. Мое рабочее место помещалось в крохотной мансарде с плохой звукоизоляцией на последнем этаже дома с серым фасадом. Я старалась не пускать в свой кабинетик голубей и едва протискивалась среди завалов рукописей, переползавших с пола на письменный стол, а оттуда на книжные полки, громоздясь до потолка.

За год издательство получало больше двух тысяч рукописей. Моя задача состояла в первичной сортировке текстов. Я отфильтровывала неподходящие для издательства жанры (документальный, поэзию, драматургию) и писала предварительные отзывы на беллетристику, которые отправляла более опытным редакторам. Сначала эта работа была связана с наивными иллюзиями, но за год они улетучились.

Это были странные времена. Люди все меньше читали, зато все больше писали. В Лос-Анджелесе у любого лежит на флешке гениальный сценарий про заправщика, заливающего полный бак официантке из ночного клуба. В Париже у любого есть рукопись в ящике стола или идея романа в голове. Честно говоря, половина поступавших текстов производила жалкое впечатление: корявый стиль, хромой синтаксис, путаный сюжет. Другая половина вызывала скуку: это были по большей части выплески дам, мнивших себя вторыми Маргерит Дюрас, и господ, прикидывавшихся Дэном Брауном (в Штатах как раз вышел «Код да Винчи», спровоцировавший массу подражаний). О самородках и шедеврах и говорить не приходится; но мне не попадались даже романы, которые искренне родились бы из авторского сердца.

А потом наступил тот день в конце сентября… В 8.30 утра я вошла в свой холодный кабинетик, включила обогреватель (гревший еле-еле) и кофемашину (варившую гадкую бурду). Сев за письменный стол, я увидела ЭТО: торчавший из-за края шкафа уголок крафтового конверта. Я подняла конверт. Видимо, он соскользнул на пол с горы рукописей.

Я уже хотела водрузить его обратно на верхушку бумажной горы, но не стала этого делать, обнаружив, что конверт адресован лично мне. Будучи еще круглым нулем в этом деле, я растрогалась от такого знака внимания, вообразив, что этот автор искал на интернет-форумах или еще где-то имя человека, который взялся бы по достоинству оценить его труд. Я открыла конверт. Внутри находился отпечатанный на машинке текст на английском языке.

Английский!.. О чем только люди думают?

Я уже собиралась отправить этот текст в коробку с другими отвергнутыми трудами, как вдруг мой взгляд упал на название, вызвавшее у меня интерес: The Girl in the Labyrinth. Стоя у шкафа, я рассеянно пробежала глазами первую страницу, потом две следующие. Сев за свой стол, я проглотила первую главу, вторую, третью… В полдень я пренебрегла обедом – так увлеклась. Перевернув последнюю страницу, я увидела, что уже стемнело.

У меня сильно колотилось сердце, я была в шоке, жар сменялся ознобом, с губ не сходила улыбка, как у безумно влюбленной. Наконец-то у меня в руках оказалась рукопись, сумевшая тронуть меня за живое. Это была особенная книга, не похожая ни на что из того, что мне приходилось читать раньше. Вообще ни на что не похожая, не поддающаяся классификации, сбившая меня с ног, поймавшая в сеть. Свежее дуновение, мигом рассеявшее скуку и затхлость.

Я запустила руку в конверт и нащупала короткое сопроводительное письмо:

« Париж, 2 февраля 2003 г. Мадам, предлагаю Вашему вниманию рукопись моего романа «Девушка в лабиринте», который мог бы заинтересовать издательство «Ликорн». Ввиду ограниченности средств направляю его только в Ваше издательство и заранее благодарю за ответ в разумные сроки. Если роман не подойдет, прошу отослать его мне. Конверт прилагается. Искренне Ваш, Фредерик Андерсен» .

Подпись меня удивила: читая текст, я представляла автора женщиной. Но желание познакомиться с Андерсеном от этого только усилилось. В письме был указан адрес на улице Ломон и номер телефона. Я, не теряя времени, позвонила. С момента написания письма прошло уже больше полугода, оставалось надеяться, что автору не надоело ждать и что он не предложил свой роман другому издательству. Но даже если предложил, оставалась возможность, что я оказалась его первой читательницей именно потому, что он был написан по-английски. Мне никто не ответил, даже оставить сообщение не удалось.

Я вернулась домой, никому не сказав о своем открытии. Закончив чтение, я смирила свое нетерпеливое желание поделиться с кем-нибудь своим энтузиазмом, постаралась сохранить хладнокровие и не болтать. В «Ликорн» я прослыла призраком шестого этажа, «мисс Целлофан». Мой труд мало кто ценил, большинство даже не знало о моем существовании. Я была «девушкой с рукописями», «ассистенткой». Сама я презирала всех этих кретинов, застрявших в прошлом столетии, всех этих погрязших в снобизме, увлеченно зубоскаливших дам. Зачем мне делать им такой роскошный подарок – преподносить эту рукопись? Зачем дарить им мою «Девушку в лабиринте»? Ведь ее прислали лично мне. В семь вечера я перезвонила Фредерику Андерсену и потом до самой полуночи повторяла звонок каждый час. Так и не дозвонившись, я ввела имя и фамилию автора романа в Гугл. То, что я прочла, не могло не потрясти.