Олеся Проглядова - Nomen nescio. Имя неизвестно [litres]

– Да вашу ж мать! Можешь ты уже перестать говорить намеками и шутками? И, наконец, рассказать все нормально! Маркус, прекрати изображать кофейный столик и налей мне кофе, сейчас же. Гвинн, оденься!

Маркус поспешно нашел кружку, протянул ее Эн и тут же выскочил за дверь. Она села с ногами в кресло и сделала глоток, глядя, как Гвинн накидывает на себя ее халат. Он и правда был совершенен. Во всех смыслах. Эн не могла не заметить этого. Гвинн был великолепно сложен и голым походил на святого Себастьяна с картин, которые висели в поместье эрла. Гвинн заметил взгляд Эн и улыбнулся.

– Тебя будто писал Гвидо Рени. – Эн задумчиво отпила кофе.

– Скорее он мог писать с меня. – Гвинн улыбнулся, взял свой кофе и сделал большой глоток. – Мммм, как же хорошо! Если я еще сегодня и вина выпью, то ночь однозначно удалась. Я его вкус уже забыл. – Он разложил все из пакета прямо на кровать и начал придирчиво рассматривать.

– Я правильно понимаю, что ты заказал себе одежду? – Эн подняла бровь.

– Конечно!

– А можно узнать, как ты заплатил?

– Эн, дорогая, я баснословно богат! И мои счета надежно спрятаны от эрла. Все-таки мне пятьсот лет. Или шестьсот? – Он задумался. – Не помню уже. После трехсот перестаешь считать.

Эн с интересом рассматривала вещи.

– Ты заказал вещи из музея? Что это вообще?

– Пальто, как я подозреваю. В стиле бохо. Это тренч. Тут ботинки. И трусы вот, а то вы такие впечатлительные. Кстати, это тебе. – Гвинн достал еще один пакет и кинул его в Эн, она поймала на лету. – Не могу видеть твои черные майки и джинсы.

– Надеюсь, это оружие, – пробурчала Эн, залезая в сверток. Это было не оно. Она рассматривала удлинённые пиджаки и пальто с воротниками-стойкой, брюки и блузы. – О да! Я прямо так и вижу, как в этом удобно драться! – Эн вытащила пиджак с вышивкой из шелка. – Все упыри сами собой от зависти полягут. А это что?

Гвинн обернулся. В маленькой коробочке была цепочка с подвеской в виде совы.

– Ты носила примерно такую же. Ее подарил тебе Эгиль – его имя переводится как «сова».

Эн отложила все в сторону.

– Ты же понимаешь, Гвинн, что я не Алия Дингир. Меня зовут Эн. И сейчас любой легионер знает меня лучше, чем ты. Наверно, все это будет уместно, когда ты вернешь мне память, но сейчас нет.

Гвинн сел напротив.

– Я не верну тебе память. И это вряд ли возможно сделать.

Эн медленно отставила кружку, ее глаза недобро блеснули.

– Скажи, что мне это послышалось, Гвинн!

– Не послышалось. – Гвинн сокрушенно покачал головой. – Мне жаль, правда. Я просканировал тебя. Я надеялся, что мы сможем пробить стену в твоем сознании, где спрятаны воспоминания, но они стерты. Именно стерты, а не спрятаны.

– А связь крови?

– Я просто рудимент, пробудить то, что я тебе когда-то дал Инициацией, невозможно.

– Гвинн, я не верю! Я умею делать то, что умел ты!

– Нет, не можешь. Это то, что тебе было дано новой ДНК, и я не знаю, чья она. Это твоя новая связь крови и твоя сила. Прости, я знаю, что ты ждала другого.

– Ты же связывался со мной!

– Потому что я тебя чувствую, Эн! Это односторонняя связь. Ты не могла ко мне пробиться и не можешь сейчас!

Эн с размаху кинула вещи в стену.

– Гвинн, можно я побуду одна?

Она не видела, как он протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, как отдернул ее, не слышала, как он вышел.

Гвинн зашел в свои апартаменты. Он причинил боль той, кто была ему ближе всех. Давно отказавшись от своего отца и клана, Гвинн остался сейчас один. Эгиля больше нет, и ему даже не с кем было разделить свою скорбь. Начо – человек. А Алия… Ее не было. Была Эн, и так должно было остаться.

Гвинн откинулся на подушки, тщательно перебирая и раскладывая в голове воспоминания. Закрыв глаза, он раздумывал, что навсегда похоронит в себе, а что расскажет Эн, Начо, Родриго… По крайне мере пока. Горько улыбнувшись своим мыслям, Гвинн подложил руку под голову и закрыл глаза, вспоминая, как впервые увидел Алию. Она тоскливо смотрела на собравшихся в своем нелепом одеянии монашки…

7 лет назад

Алия Дингир тоскливо посмотрела на собравшихся. Она готова была снова уволиться и сбежать куда-нибудь, лишь бы больше никогда не видеть этих лиц, этот пафос, глупость, зависть, жажду внимания. Впрочем, что она хотела? Сама же второй раз вошла в ту же реку в каком-то совершенно странном ожидании, что от географии изменится окружение. Все стало только хуже. Она была журналистом много лет. Всю жизнь она любила писать и лет в пятнадцать окончательно решила, что свяжет с этим жизнь. Она мечтала о расследованиях, о том, как будет ездить в опасные точки и говорить правду людям, как будет спасать мир. Смешно. Алия пригубила шампанского и отставила бокал. Оказалось, что расследования, по большей части, были заказными, что говорить можно было только одну точку зрения, выгодную конкретному изданию. Был только черный мир и белый. Ее друга уволили за статью, где он написал несколько положительных слов о стране, которая сейчас считалась врагом номер один у цивилизованного общества. Цивилизованное общество не стеснялось использовать нецивилизованные методы.

Мир глянцевой журналистики, куда она попала после новостных изданий, поначалу захватил ее. Встречи с известными людьми, переезды по всему миру, красные дорожки, красивые платья, закулисье лучших концертов, яхты и фестивали. Это кружило голову. Через какое-то время она поняла, что звезды – по большей части прогнившие изнутри эгоцентристы с диким количеством комплексов, что каждая следующая тусовка похожа на предыдущую, что те, кого она считала коллегами и приятелями, готовы выгрызть ей горло за ее место. Они шептались за ее спиной, смеясь над ее нежеланием следовать стандартам. Узнав очередные сплетни о себе, она поставила между собой и всеми ними барьер, больше не позволяя романов и дружбы со звездами и коллегами, и в какой-то момент приобрела репутацию высокомерного сноба.

Через некоторое время такая же стена появилась между ней и друзьями, когда она нечаянно подслушала их разговор, где они обсуждали ее – дочь эмигрантки, которая, конечно, молодец и сама многого добилась, но все равно таким, как она, нужно одно – захомутать и выйти замуж за мужика побогаче. Она, как ее мать, слушала Алия, затаив дыхание, другой менталитет, что поделать, она никогда не будет им ровней. Алия вышла из кладовой, куда зашла, чтобы поправить чулок, и под заискивающими и ироничными взглядами ушла из жизни этих людей навсегда. Алия была гордой и, хотя быстро отходила, в серьезных вещах прощать не умела. Она слишком долго сносила предвзятое отношение к себе, разговоры о том, какие прекрасные из русских получаются сиделки и уборщицы, пропускала мимо ушей колкие и едкие замечания, когда в новостях всплывали очередные скандалы.