Йон Линдквист - Движение. Место второе

– За что?

– Постоишь на стрёме. Снаружи.

– Почему ты меня просишь? Ты же меня не знаешь.

– Думаю, знаю. И вообще, «готовьте из того, что есть», как сказано в одной кулинарной книге. У тебя ручка есть?

Только когда я достал ручку и протянул ее Томасу, я понял, что превращаюсь в его подельника, а это не входило в мои планы. Томас написал номер телефона на обратной стороне билета на метро и отдал его мне.

– Подумай об этом. И позвони завтра вечером, позднее.

– А что, если не позвоню?

– Если не позвонишь, придется договариваться с каким-нибудь идиотом.

С этим ничего нельзя было сделать. Когда я ушел, а Томас остался сидеть на ступеньках, я чувствовал себя польщенным. Из-за того, что во время наших коротких встреч у него сложилось впечатление, что я не идиот, а именно за идиотов, как я думаю, он держал большинство людей.

Несмотря на обширный опыт магазинных краж, я никогда не думал о том, чтобы ввязаться в серьезные преступления, типа кражи со взломом, потому что это несет вред конкретным людям. Я не хотел связываться с этим делом, нет, но, как бы нелогично это ни выглядело, чувствовал себя в приподнятом настроении просто потому, что он обратился ко мне, и на душе стало полегче, когда я разбирал свой реквизит для фокусов.

Сменил батарейки в лазерном пистолете и подготовил веревку для «Прыгающего узелка», взял белый шелковый платок, который меньше всего мялся, и засунул его в нужное устройство, разместил резиновые шарики на своих местах и закончил приготовления испытанием нужной резиновой ленты. Разместил ее на полу, прижал одной ногой и отпустил. Она послушно прыгнула мне в руку, как и должна была.

Оставалась проблема со шляпой. Я выбросил свою старую шляпу, потому что она была настолько рваной, что придавала мне вид бродячего клоуна. Выступления на улицах и так производили несколько неряшливое впечатление. Теперь я пожалел о своем тщеславии. Шляпа была общепринятым символом добровольных пожертвований, и это было совсем не то же самое, что шапочка, например. Шапочка предполагала попрошайничество. Эти сигналы еле уловимы, но крайне важны.

Я взял из кухонного шкафа стеклянную чашу и попробовал кидать в нее монеты. Некоторые из них выпрыгивали наружу, и я потратил десять минут на то, чтобы обернуть чашу алюминиевой фольгой. Чувствовал, что просто тяну время. Эффект от слов Томаса испарился, и на сердце снова была привычная тяжесть. Я боялся стоять там среди людей и позориться. Посмотрите на меня, смотрите, что я умею, дайте мне немного денег!

Двадцать процентов. Десять тысяч. Откуда Томас взял эту цифру в пятьдесят тысяч? Я обрубил мысли, которые просочились в голову: «Я не должен этого делать» – и проверил чашу. Монеты, которые я бросал, оставались лежать там, кудя я их бросил. Засунул чашу и реквизит в докторский саквояж и надел жилет, рубашку и галстук-бабочку.

Когда я вышел за ворота, Томаса уже не было. Ну, у меня был его номер. Не то чтобы я хотел звонить, но все равно. Застегнул куртку по самое горло и пошел к «Галерее» по улице Хамнгатан через снегопад.

Все прошло нормально, не более того. Рождественское настроение, которое царило на заснеженный: улицах, внутри «Галереи» приняло форму стресса. Людям было некогда останавливаться и отвлекаться на что-то, что не вписывалось в их план покупок. Однако те, кто останавливался, проявляли щедрость. Может быть, потому, что они уже были готовы тратить деньги. Доля банкнот была больше, чем обычно.

В результате я мог бы заработать прилично, если бы не владельцы магазинов. Из двух мест они меня выгнали, потому что я им мешал. Один даже позвал охранника, и тот стоял и сверлил меня взглядом, так что я не смог продолжать. В результате я собрал двести восемь крон. Месть свою я совершил, украв в одном из магазинов пару дорогих домашних туфель из овчины в подарок для мамы.

Я пробирался через бурлящую толпу, тоскуя по лугу, но еще нужно было подождать два дня. А пока что я был посреди мирской суеты и, как медуза, позволял людским потокам носить меня по Стокгольму, пока не наступил вечер и не закрылись магазины.

Когда вернулся домой, не находил себе места и чувствовал тревогу. Сидение в одиночестве у себя в домике в тот вечер, когда все готовятся к Рождеству, пакуют подарки и готовят еду, могло погрузить меня так глубоко в пучину отчаяния, что было бы трудно оттуда снова выбраться. Сполоснулся в тазу, надел чистую одежду и отправился в «Монте-Карло».

Заведение попытались украсить к Рождеству, но по минимуму, как будто выполняли повинность. С потолка свисало несколько «дождиков», а в одном из углов стояла пластиковая елка с разноцветными огнями. Все это создавало не больше рождественского настроения, чем прохлада создает лето, и помещение по-прежнему выглядело мрачным и зловещим. Я сел за барную стойку и взял пиво, а потом еще одно. На большом экране с выключенным звуком шла праздничная программа «Шведского телевидения», которую всегда показывают за день до Рождества.

Знаменитости сидели в помещении с уютным освещением, сочиняли рифмы и смеялись. Иногда кто-то принимался петь.

Когда я уже наполовину осушил третье пиво, на которое у меня на самом деле не было денег, за маленьким столиком в глубине зала я заметил знакомое лицо.

Опрятный сосед, отец Томаса, сидел, обнимая пальцами бокал с тройным виски, и рассеянно смотрел на экран. Я взял свое пиво и подошел к нему.

– Здесь свободно?

Он поднял глаза. Было заметно: ему пришлось напрягаться, чтобы разглядеть меня через дымку, которая затуманивала его взгляд, и он не сразу показал мне рукой на второй стул. Он был одет аккуратно, но старомодно: в темно-синий костюм-тройку в сочетании с галстуком в мелкую клетку. Я сел, поднял бокал и сказал:

– Счастливого Рождества!

Сосед так поднял свой бокал, что в нем задребезжали полурастаявшие кубики льда, и тоже поздравил меня. На его руке были заметны следы заживших порезов. Мы некоторое время сидели и смотрели праздничную программу, наблюдая, как в телестудии появился Санта-Клаус и с развевающейся бородой пошел плясать «казачка».

Сосед сказал:

– Меня зовут Ларс.

Я тоже назвал свое имя. Мы снова подняли бокалы.

– Ты сюда часто приходишь? – спросил Ларс.

– Иногда по вечерам, – ответил я. – Когда настроение соответствующее.

– А какое это настроение?

– Ощущение пустоты. Сильнее, чем обычно.

Я отвернулся от экрана, где Санта-Клаус продолжал плясать, и задал Ларсу прямой вопрос:

– Почему ты велел мне уходить? Тогда, в душевой?

Я не был уверен, что он вспомнит, что произошло много месяцев назад, но Ларс пожал плечами и сказал:

– Не знаю. Может, погорячился. Ты молодой. Еще не успел многого потерять, думаю.