Йон Линдквист - Движение. Место второе

Без четверти восемь я снова сидел у себя в кресле. Был рождественский вечер, и я чувствовал себя ужасно. Попытался поплакать, но это не принесло облегчения. Надел свитер и носки, и это немного помогло. По крайней мере, я почувствовал себя закутанным и в тепле.

В Рождество все имеет обыкновение обостряться. Подсчитывается сумма того, кто ты есть и чего добился в жизни. Того, что имеешь. Неслучайно это время самое урожайное на самоубийства – это бывает, когда в сумме выходит ноль или минус.

Я выглянул в окно и увидел, что в прачечной горит свет. Кто-то праздновал Рождество с лизуном. Повезло ему. Или не повезло. Несмотря на это, я так стремился туда, что мое физическое состояние напоминало абстинентный синдром. На сегодняшний момент у меня было только то, что находилось в ванной.

Черт!

Я подпрыгнул на стуле. Я забыл отдать обратно ключ Эльсы, а ведь обещал вернуть, как только сделаю копию. Заходя в душевую, Эльса демонстрировала решительный настрой, и я так заволновался, что немедленно натянул ботинки, побежал наверх по пожарной лестнице к двери Эльсы, запыхавшись и сжимая в руке красную ленточку.

Через секунду после того, как позвонил в дверной звонок, я пожалел об этом, потому что услышал звенящие за дверью голоса. Хотел было сбежать, но дверь уже открыл мужчина средних лет с раскрасневшимися щеками. Я спрятал ключ за спиной, и меня обдала волна тепла из квартиры. Мужчина нахмурился, когда увидел меня.

– А? – сказал он. – Добрый вечер.

Я жестом показал, что не собираюсь входить:

– Нет, я просто… Я сосед, но я понимаю, что вы…

Мужчина отодвинулся в сторону, и я смог заглянуть в квартиру. То, что я увидел, казалось почти комичным. Пару дней назад Эльса точно предсказала, что будет именно так. Она сидела в кресле с прямой спиной, как на троне, и у ее ног сидели дети и возились с подарками. Я узнал Денниса, он тянул Эльсу за юбку и показывал ей что-то, что собрал из фрагментов лего. Судя по звукам, там были и другие люди, которых было не разглядеть. Настоящее семейное Рождество.

– У тебя какое-то конкретное дело? – спросил раскрасневшийся мужчина. Эльса подняла голову и увидела меня. Не могу сказать, что у нее во взгляде читалась мука, но в нем также не читалось умиротворение, которое подразумевает общение бабушки с внуками. У нее был почти безразличный взгляд. Вокруг нее что-то происходило, но она оставалась безучастна. Я кивнул Эльсе, и она кивнула в ответ. Ничего страшного. Я извинился за то, что побеспокоил, и пошел назад вниз по лестнице. Дверь за мной закрылась, и голоса превратились в бормотание.

Насколько значительные запросы может предъявлять человек? Сцена, свидетелем которой я стал, смотря через дверь, казалась мечтой для множества людей. Она многократно воспроизводилась в рекламе, песнях и книгах. Именно этого не хватало тем, кто совал голову в петлю под известные рождественские песенки. Насколько значительные запросы может предъявлять человек?

Ответ в том, что только сам человек это знает. Если не существует Бога, который устанавливает границы и призывает нас к смирению, то мы вольны требовать чего угодно. Тогда снова встает вопрос: а есть ли Бог?

Я покачал головой в ответ самому себе, пока спускался вниз с ключом Эльсы в руках и пожарная лестница гремела от моих шагов.

Теологические изыскания мне не были свойственны, но меня все же можно было назвать агностиком. И с тех пор, как я мог рассуждать в этих терминах, у меня было ощущение, что существует что-то другое, что-то, что находится за пределами и по ту сторону нашей обыденности…

Я остановился внизу у лестницы и посмотрел на дверь в прачечную. То, что находилось в ванной, как раз подходило под это описание. Можно ли было рассматривать лизуна как некое подобие Бога? Такое представление было далеко от детского представления о Боге как о бородатом дяденьке, но и в эту картинку я тоже никогда не верил. Может быть, Бог как раз и есть черная бесформенная масса, путь и неявная возможность.

Когда я стоял у двери в прачечную, тяга была почти непреодолима. Я знал, что расписание посещений прачечной должно соблюдаться беспрекословно, и было недопустимо ввалиться туда в чужое время. Жилы мои крутило и тянуло, и, возможно, я нарушил бы запрет, если бы не видел иного выхода. Суррогатного, но все же достаточного, чтобы помешать совершить что-то, о чем бы я пожалел.

По всему городу были развешаны рождественские украшения и цветные фонарики, но Брункебергский туннель встречал меня своей обычной тишиной и темнотой. На полу туннеля была слякоть из-за налетевшего снега, который таял при относительно высокой температуре внутри, со стен капала сконденсировавшаяся вода и под ногами чавкало, когда я приближался к той точке, где стоял и играл бард и где я сидел со скинхедом на коленях. Здесь стена была такая же шероховатая и плотная, как и на всем протяжении туннеля.

Ладони намокли, когда я приложил их к камню и опустил голову. Я закрыл глаза и отогнал все мысли, позволяя сознанию погрузиться в темноту.

Первым, что выступило на меня из пустоты в этот раз, была не картинка, а звук. Мои воображаемые барабанные перепонки, которые находились где-то за пределами физического пространства, начали вибрировать от крика.

Нет, больше чем крика. Воя. Какой-то человек выл от боли. Я продвинулся дальше, пытаясь точнее настроить рецепторы, чтобы увидеть, что происходит.

Не знаю, было ли это из-за слабости мысли того, кто испускал сигналы, из-за движений в породе гряды или чего-то еще, но картинка получалась размытой, с неясными контурами, как фотография, которую проявили с помощью слишком сильно разбавленного проявителя.

Это был человек, бегущий человек, насколько я мог видеть. Тело его распадалось, кожа была покрыта пузырями и бороздами, как у получившего тяжелый ожог. Мои внутренние ноздри уловили запах серы. На бегу обгоревший человек выл от боли. Кроме этого, не было ничего. Казалось, человек движется сквозь пустоту.

Я изо всех сил сосредоточился, но единственное, что удалось в результате уловить, было то, что человек бежал по траве. По коротко стриженной траве без каких-либо отличительных примет. Он бежал по лугу, больше ничего не было видно. Я попытался разобрать черты лица, но лицо у него тоже обгорело, и увидеть что-то было сложно.

Картинку втянуло обратно, и гора вокруг меня сомкнулась. В следующее мгновение я снова стоял в Брункебергском туннеле, под ногами была слякоть, а передо мной – стена. Если прямо сейчас кто-то был в душевой и проживал свои мечты изнутри, как эти мечты могли принять вид обгоревшего человека, воющего от боли? Была ли это фантазия о мести, фантазия о том, чего мечтающий желал другому? Нет, мечтающий и жертва были одним и тем же лицом.