Йон Линдквист - Движение. Место второе

Мне было хорошо с Томасом и его приятелями. За ними я замечал то же, и наше общение выходило несколько брутальным, что мне нравилось.

Мы частенько друг друга сильно толкали, отпускали грубые шутки, которые иногда переходили в драки, особенно если в этом был замешан алкоголь, а чаще всего так оно и было. Мы обменивались ударами в челюсть, а потом просто говорили: «Так выпьем же, сука», и ничего более.

Музыка, которую мы слушали, была тяжелой и претенциозной, а слова песен были преисполнены ярости. В разговорах было много гневных выпадов против всех этих подонков, которые разрушают нашу прекрасную страну. Я не особо с чем был согласен, но сама тональность мне нравилась. Появлялась также сентиментальная нотка, когда речь заходила об исчезнувших вещах и явлениях, будь то смертная казнь или маленькая дачка, куда все обычно ездили на летние каникулы.

У их банды была отличительная особенность, наверняка благодаря Томасу. Те, кто называл себя бонхедами, слушали группы «белой власти», такие как «Скрудрайвер» и «Ультима Туле», тогда как менее экстремальные предпочитали классическую музыку скинхедов, например «Мэднесс» и «Спешиалс». Это все дополнял Повел Рамель.

В спартанской обстановке квартиры с матрасами, брошенными между банками пива и бутылками из-под водки «Эксплорер», в сигаретном дыму сидит группа парней с бритыми черепами, отбивает ритм ботинками и вместе подпевает песне «Смотри, идет снег», которая гремит из проигрывателя. Большим фаворитом была песня Рамеля «Папа, я не могу расколоть свой кокос», и ни одна вечеринка не обходилась без того, чтобы ее проиграли хотя бы один раз, а лучше – несколько раз.

Случилось так, что я стал тусоваться с ними в городе, потому что наслаждался чувством опасности – а оно прямо-таки исходило от нашей группы, когда она прокладывала себе путь среди людей и кричала: «Дверь открылась! Входит мама! А орех все так же цел!»

Возможно, наша банда была еще и одной из самых мягких, потому что споры, провокации и даже драки в городе никогда не переходили в бои без правил, по крайней мере, когда я был с ними.

Через пару дней после разговора с Ларсом мы встретились с Томасом у площади Гулльмарсплан, потому что нашему – теперь общему – приятелю Палле дали вторичный контракт на аренду подвальной квартиры, и у него намечалось новоселье. Я не мог ехать на метро, и Томас заржал, когда я вылез из такси с пакетом из государственного винного магазина винной монополии с двумя бутылками – водки «Ренат» и «Фанты».

– Черт, ты прямиком из кафе «Опера», верно?

Мы медленно двигались вдоль улицы Графиквэген – я в своем бежевом пальто, с давно не стриженными и неухоженными волосами и Томас в скинхедском прикиде и с бритым затылком. Несколько раз кто-то из группировки предлагал мне побрить череп и называл меня трусом, когда я отказывался. Кроме прочего, это был еще и вызов на драку, но я, хотя и был доволен их компанией, не хотел таким образом подтверждать свое право быть с ними. Волосы я хотел сохранить.

– Слушай, – сказал я Томасу, – я на днях встретил твоего отца.

– И что?

– И… я знаю, тебе все равно, но… – Я остановился, чтобы посмотреть Томасу в глаза, и продолжил: —…кажется, есть некоторый риск, что он убьет себя.

Томасу удалось сохранить невозмутимый вид, но я видел, как тяжело это ему далось. Что-то в его линии рта, что-то в его глазах, внезапная мягкость, которая пронзила его, прежде чем он сжал челюсти и снова зашагал.

– И что, черт возьми, ты думаешь, я должен с этим делать?

– Ничего. Просто думал, что ты хочешь знать.

– Я не хочу знать.

– Хорошо. Забудь об этом.

Мы подошли к окнам подвального этажа, откуда доносилось пение: «Не люблю туристов! От туристов тоска!»

В середине февраля, за несколько дней до того, как мы узнали правду о Паре мертвецов, я отправился в путешествие с Сусанной. Раньше моим самым частым спутником была Петронелла, но, поскольку ее уволили с работы, она проводила дни почти исключительно в конфликтах с Кассой социального страхования и за едой. Петронелла набрала столько килограммов, что все больше походила на свой луговой образ, и редко спускалась в прачечную.

Как только я поближе узнал Сусанну, дискомфорт, который я испытал рядом с ней, сменился тревогой. Ее сущность заключалась в пустоте. Поскольку пустота сама по себе не имеет образа, невинная и чистая девочка, в виде которой она показывалась на лугу, была временным вариантом.

Из всех нас путешествия нанесли ей меньше всего вреда. С другой стороны, интенсивное взаимодействие с жизнью и своей собственной пустотой сделало ее хрупкой и по-своему неуверенной, как будто бы она медленно исчезала из мира.

Прежде чем войти в душевую, мы некоторое время постояли перед футболкой, висящей на стене. К этому моменту я знал, что это Сусанна ее повесила. Она участвовала в расследованиях Гарвардского скандала [29] В 1985 году Улоф Пальме был приглашен Гарвардским университетом для чтения лекций. Он отказался от платы, но во время своего пребывания в университете дал понять руководству, что его сын Йоаким Пальме хотел бы учиться в Гарварде. Вскоре пришло сообщение, что Йоаким принят в качестве стипендиата и уже осенью сможет приступить к учебе. За этим последовало судебное разбирательство, связанное с нюансами налогообложения и правомерностью данного поступка со стороны самого Пальме. До конца его так и не довели в связи с убийством главного фигуранта. и считала, что Пальме стал таким же представителем власти, как и все остальные. Она указала на карикатуру и сказала:

– Ему можно было поверить. Что все станет так, как он говорит. Мы снова встретимся, товарищи. Общими усилиями все исправим и будем вместе. Это была мечта, которую он продал.

– Но мы же вместе.

– Да. Но только мы. И только сейчас. Больше никто. Я думаю, именно поэтому люди ненавидят Пальме. Его избрали за мечту о единении, в которую он даже сам не верил.

– Пошли.

Мы пошли в душевую. Мы были на лугу. Мы двигались там без особого удовольствия. Я сделал радугу, а Сусанна лежала в траве и смотрела на нее. Затем она села и собрала остатки Ребуса, а я остановился и уставился на черную стену. Мы вернулись.

Радости луга утратили часть былого блеска. Всегда есть точка насыщения. То, что было в ванне, к этому времени уже так поблекло, что стало светло-серым. В сером плавали белые прожилки, так что это все больше напоминало сперму. Невозможно сказать, было ли это причиной или следствием усталости луга. На лугу все же было лучше, чем в обычном мире, где ты тащишься по жизни в поддельном теле, но разочарование снова начало нарастать.

Как будто чего-то не хватало, как будто нужно было сделать еще один шаг.