Йон Линдквист - Движение. Место второе

Я ненадолго остановился перед тем, как взяться за первую кассету, вспоминая, как похолодели мои члены, когда я наблюдал за сценой в душевой. Посмотрел на кассету, на стол. Это было слишком опасно. Эту пленку я тоже уничтожил – и гора стала еще больше.

Наконец я нажал кнопку «Eject» [30] Извлечь (англ.). на камере и вынул последнюю пленку. Ее я тоже подержал в руках некоторое время. Не то чтобы я хотел увидеть это снова, нет, уважение к усилиям Пары мертвецов – вот что остановило мою руку. Они пострадали за свое дело, и в качестве доказательства для тех, кто остался, оставили пленку. Я хорошенько подумал. Тем, кто остался, нельзя было показывать эту запись, здесь она была просто доказательством, и на записи были мы с Эльсой и Оке. Я с усилием, так что заскрипели катушки, вырвал пленку и бросил ее в кучу. После этого запихнул весь этот салат из пленки в пакет из магазина.

На кладбище святого Юханнеса было пусто, и я вывалил кучу пластиковых петель в угол между лестницей и стеной. Смял газету, которую взял с собой, положил ее в кучу и поджег. Подождал, пока не убедился, что пленка занялась, и ушел. Когда вышел на улицу Дёбельнсгатан, обернулся через плечо и увидел столб черного дыма, как от жертвенного костра, взмывший рядом с витражными окнами.

Почему ты беспокоишься?

Я не знал точно, почему сунул свой нос в отношения между Томасом и Ларсом. То, что я сказал Томасу, было правдой: я беспокоился о нем. Но не так сильно. После разговоров с Ларсом я также беспокоился и о нем, но в нашей компании оставались другие, которые были для меня важнее, потому что я путешествовал с ними, проводил с ними время.

Может быть, это было связано с моим собственным отцом. Они с матерью расстались, когда мне был год, и с тех пор у нас были только случайные контакты. Я приезжал к нему в Сёдерсвик один или два раза в год, а иногда он приезжал в Блакеберг. Визиты становились все реже по мере моего взросления, и с тех пор, как я переехал в город, мы не виделись и не перезванивались. Обычно он приезжал в Блакеберг на мой день рождения, и у меня остались приятные воспоминания о девятом или десятом дне рождения, когда я получил от него в подарок пишущую машинку, которую потом два года использовал для ведения дневника.

Может быть, это было связано, а может, и нет. В любом случае, было глупо, что Томас и его отец так удалились друг от друга, притом что, как я понял, с обеих сторон было стремление к чему-то другому.

Когда Томас постучал в мою дверь в десять минут седьмого, у него в руках был пакет из государственного винного магазина.

– Папаша любит виски.

– Да, знаю. Мой тоже…

То, что Томас сделал такой примиряющий жест и сходил в винный магазин, было хорошим знаком, все было лучше, чем я думал. Из этого могло бы выйти что-то хорошее. Было бы неплохо столкнуться с чем-то хорошим после переживаний последнего дня. Мы пошли в подъезд к Ларсу, к счастью, это был не тот же подъезд, где жила Мертвая пара. Я, наверное, по-настоящему почувствовал бы зловоние, даже если бы его не было.

Томас разогрелся парой глотков из бутылки и был в хорошем настроении. Когда мы поднялись по лестнице, он спросил:

– Так ты, значит, сын алкоголика?

– С чего ты взял?

– С того, как ты сказал «мой тоже». Может быть, поэтому ты больной на всю голову. И голубой.

– Все может быть.

Томас быстро посмотрел на меня:

– Ты ведь на самом деле не голубой?

– Думаешь, я бы тебе тогда сказал?

– Может, ты в меня влюбился.

Мы стояли за дверью Ларса. Я заглянул Томасу в глаза.

Его взгляд блуждал туда-сюда. Я медленно сказал:

– Томас. Я в тебя не влюбился.

Томас заржал и хлопнул меня по плечу, прежде чем позвонить в дверь. Только когда услышал звук звонка, который был ему знаком с детства, он, казалось, осознал странность ситуации. Посмотрел на меня и сказал:

– Слушай, а ты здесь что делаешь? На самом деле?

Я пожал плечами. Как я уже сказал, я сам не был уверен. С тех пор, как в канун Нового года я дал Ларсу обещание, я чувствовал себя некоторым образом в ответе, и, возможно, это было частью уравнения.

Дверь приоткрылась, и Ларс выглянул наружу. Как и в прошлый раз, ничто в его взгляде не указывало на то, что он узнал меня, и, что еще хуже, казалось, он не узнал Томаса. Ларс сказал:

– Да?

Томас потянул на себя дверь, так что она распахнулась, и помахал пакетом:

– Привет, папа! Вот и мы с выпивкой!

Ларс попятился в прихожую и испуганно посмотрел на нас. Томас справился со своей неуверенностью так, как это часто делают люди, – проявил еще больше напористости. Он схватил джинсовую куртку с подкладкой, которая когда-то ему принадлежала, и сказал:

– Ну, я слышал, ты сейчас тут собираешь музей.

– Не трогай эту куртку! – крикнул Ларс.

– Что это, черт возьми, с тобой? Это моя куртка. Раньше была, когда мы гуляли с тобой по лесу. Помнишь?

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

Я выглянул на кухню, где были сложены стопкой пять подарочных упаковок: последняя была больше остальных, и я подозревал, что это и есть тот самый легендарный замок, о котором говорил Ларс. Тот, который они собирались строить вместе.

Улыбка Томаса стала напряженной, он шагнул к Ларсу, развел руками и сказал:

– Это я, Томас. Твой блудный сын.

Ларс отступил назад и покачал головой, указывая на закрытую дверь спальни:

– Мой сын спит там, и вы разбудите его своим шумом.

Взгляд Томаса потемнел, и на его лице появилось выражение, которого я никогда раньше не видел и которое он вряд ли хотел демонстрировать кому-либо. Горе. Всепоглощающее, абсолютное горе. Он опустил руки, с него спала вся веселость, и он сказал:

– Пап, прекрати это немедленно. Я стою здесь. Твой сын. Я здесь сейчас с тобой.

Ларс покачал головой еще более отчаянно.

– Моему сыну сегодня девять лет, и мы сейчас же пойдем к нему с подарками. Я не знаю, почему вы хулиганите и вваливаетесь ко мне, но теперь вам нужно уйти.

Момент слабости Томаса миновал. Он сжал челюсти и кулаки и пошел на отца, но прежде, чем он приблизился к Ларсу, тот вытащил ящик и поднял револьвер. Направил его на Томаса и скомандовал:

– Убирайтесь отсюда! Немедленно! Никто не испортит день рождения моего мальчика!

Томас остановился. Он не мог не заметить безумие и гнев во взгляде Ларса. Я сжался, ожидая выстрела, но, к счастью, Томас, несмотря на свое отчаяние, смог почувствовать то же, что и я. Он поднял руки и отступил.

– Хорошо, – сказал он. – Хорошо, папа. Пусть так.

Ларс шагнул к нам, и ствол дрожал в его руке, когда он держал оружие:

– Вон! Убирайтесь!

Мы пятились назад, пока не дошли до двери и вышли на лестничную площадку. Прежде чем Ларс закрыл дверь и запер ее на замок, он взглянул на дверь спальни, как будто хотел убедиться, что весь этот шум не разбудил его обожаемого ребенка.