Александр Форш - Зов черного сердца [litres]

Готовила Инга действительно прекрасно. Какое-то время он не мог начать говорить, потому как рот все время был чем-то занят, а она все подкладывала, подливала и подрезала, не позволяя увидеть дно тарелки. Да и говорить о том, о чем он собирался, после такого казалось почти кощунственным.

– Ты ничего не испортил, – сказала Инга, и он тут же поперхнулся чаем, едва успев сделать первый глоток.

– В каком смысле?

– Я не слепая, Тимофей. Как за стол сели, ты сам не свой. Подумала, еда моя не нравится, подсовываю всего понемногу, чтобы вычислить твои предпочтения, и только после поняла, что тебя другое что-то гложет. Это из-за случившегося между нами? Ты жалеешь?

– Нет! – Отвечать нужно было сразу, чтобы она ни в коем случае не решила, будто он сомневается, потому как он не сомневался. Может, вообще впервые в жизни был уверен настолько, что хоть сейчас готов сделать Инге предложение. Так ведь не поймет уже она. Испугается чего доброго. – Я не могу оставить тебя здесь одну, понимаешь? После всего случившегося не могу. Остаться тоже не получится, работы теперь прибавится, вот и думаю, как уговорить тебя переехать ко мне. Моя квартира меньше этой и расположена не сказать чтобы удобно, зато…

– Зато там я буду с тобой и под твоей защитой.

– Значит, ты согласна? – Находясь на низком старте, он ждал ее окончательного решения.

– Разумеется, согласна. С одним условием…

Кольцов едва не опрокинул стол, перегнувшись через него к Инге, прервав разговор затяжным, как погружение на глубину, поцелуем, готовый на любые ее условия.

Проклятое место манило все с большей силой, обещая однажды стать для Жоры могилой. Короткая у него выдалась жизнь. Короткая, так хоть не бестолковая. Теперь он отчетливо понимал, когда предстанет перед Высшим Судом, ему не будет стыдно, все расскажет: как жил, в чем грешил, а где и праведником прослыть смог. Хотя там небось все за него заранее знают. Так все равно же спросят, как последнее испытание на веру и честность.

Так и шел Жора, обуреваемый невесть откуда выползающими мыслями. С чего он вообще взял, что существует какой-то Суд, где его еще и спросят о чем-то? Кому такой ничтожный червяк, как он, сдался? Вот и дело-то в чем, что никому! Здесь, на земле, его пристанище, и судилище здесь же. Кто идет к нему за помощью, те и будут потом судить. По правде или по совести, уже не важно, пусть судят, когда он сам в домовину ляжет да руки на груди сложит. А пристанище в объятиях той, которая всегда на его стороне останется, чтобы он ни сделал. Если есть «тот свет», Леночка его точно в числе первых праведников будет, вот где чистая душа. Она ведь чувствует, что малой не виноват, и всегда чувствовала. Даже когда он, Жора, сомневался, когда за руку все его хотел поймать, она верила.

Нет, не потому, что мать и дитя свое прикрывает, а потому, что сердце открытое и светлое, любые, даже самые черные закоулки души высветит и, если надо, найдет прощения и понимания. А здесь и искать не надо, не виноват малой.

Но то у нее, у светлой и радостной, а вот Жора до сих пор волком ходит, едва ли не принюхивается. Сегодня, когда малой сбегал от него так силой шибануло, что он, бугай здоровенный, так и шарахнулся в сторону. Только сила та заемная. Не малой ею владеет, а она им.

Он ведь и не помнит ничего, малой-то. Ходит, углы сшибает, тронешь, вздрогнет и смотрит на тебя, как в первый раз встретил. Кто знает, в какие дали его в том состоянии занести может и чего он под влиянием заемной силы вытворяет.

Лена рассказала ему сегодня со слов майора, якобы малой по ночам не просто так шарился. Каждая его вылазка четко совпадала с убийствами. Она видела, как тот возвращался иногда перепачканный кровью. Чужой кровью, не своей. Она расспрашивать его пыталась, молчит, башкой крутит. Посидит немного, глядя в одну точку, и спать. Утром проснется и уже не помнит, что ночью делал. На самом деле не помнит или придуривается, непонятно.

И снова Жора в своих размышлениях возвращался к началу. Не могла его любимая не рассмотреть в малом убийцу, она ведь не глазами смотрит, самым сердцем.

Пацан вновь появился будто из ниоткуда, выглядел теперь чуть более живым, чем казался в их последнюю встречу, даже подобие радости выдать смог. Это тоже пройдет.

– Здравствуй, – первым шагнул к нему Жора, протягивая по привычке руку. Пацан осторожно положил свою ладонь сверху, но почти сразу отдернул. Иногда прикосновения к живым им невыносимы, особенно к тем, которые обречены на скорую смерть.

– Я тебя ждал. – Пацан сел на траву, поджав ноги на турецкий манер. Жора повторил за ним, правда поджимать ноги не стал. – Здесь теперь совсем скучно, никто не приходит. Даже он не появляется.

– Кто он? – Жора понимал, вряд ли пацан ответит, так и вышло.

– Не знаю, говорил же. Просто я его не чувствую почти.

– Это хорошо или плохо?

– Это – никак. Он не человек, как ты, и не мертвец, как я. Он другой. Опасный и злой.

Жора вспомнил, зачем вообще на стройку пришел. Надеялся найти малого. Если тот по ночам сюда шастал, авось и теперь пришел. Друзей у него точно нет, остается только тайное убежище вроде такого.

– Слушай-ка, пацан, ты тут не видел…

– Никого не видел! – рявкнул тот. – Ты меня вообще слушаешь?

Пацану явно оставалось все меньше времени до полного превращения в завывающий сгусток тумана, ненавидящий все и вся, но даже не осознающий собственной ненависти. Он и себя скоро перестанет отождествлять с когда-то живущим на земле. Жаль было Жоре пацана, а как помочь, он не знал.

Пацан тем временем, не меняя позы, взлетел, подплыл к Жоре. Вытянул руку, прощупывая, нет ли обжигающих защит на его пути.

– Я покажу, – сказал тихо. – Как тогда показывал. Готов?

Жора только и успел кивнуть, ожидая вновь увидеть серое солнце без лучей, а оказался в густой траве, почти в такой же, как здесь.

Или и впрямь в такой же?

С корабля они сошли уже вдвоем. Антип выглядел неважно и Лука было решил, что до монастыря он не доберется, сподобит Господь в лесу брата схоронить.

Какова же была его радость, когда, ступив на твердую землю, Антип воспрянул, лицом посвежел, на щеках румянец заалел.

«Хороший знак!» – решил Лука, спеша к поджидавшему их извозчику.

Еще два дня – и они дома!

Жаль, Петр не дотерпел, отдал Богу душу прошлой ночью. И опять им не позволили забрать тело, чтобы земле предать по всем канонам. Петр уж больно мучился, пусть недолго, да люто. На последнем издыхании и вовсе умом от боли тронулся, проклинал и братьев, и монастырь, кричал не своим голосом:

– Вернулась кошка к котятам, так их уже крысы поели! И вы – крысы! Бегите, крысы! Кыш!