Ширин Шафиева - Не спи под инжировым деревом

Как будто сквозь прозрачную стену, отделившую меня от Сайки и Ниязи, я вдруг увидел, как последний достал словно из воздуха что-то маленькое, блеснувшее в его руке, и я узнал в предмете свой подарок – цепочку с кулоном, ту самую, которую Сайка уронила в колодец. Покорно, как барашек, Саялы подставила шею, и Ниязи надел на неё цепочку, что-то тихо шепча ей на ухо. Затем он развернул её к себе и внимательно вгляделся в её лицо, но в его глазах не было ни любви, ни даже вожделения – только вдумчивый расчёт опытного игрока, изучающего свои карты. Неужели он и для неё припас какой-то хитроумный трюк? Мне никогда не хотелось обладать способностью читать мысли, но в этот момент я бы взял её в аренду на полчаса, только чтобы узнать, что творится в мозгу Ниязи. Однако времени до окончания регистрации оставалось совсем немного, и, как бы мне ни хотелось разгадать тайну Ниязи и налюбоваться Сайкой перед тем, как мы навсегда разойдёмся, пришлось идти вперёд.

С Сирингой за спиной я направился к первому рубежу: рамкам металлоискателя – порталам, пройдя через которые должен был доказать, что не представляю опасности для всех этих перевоплощающихся душ и их перевозчиков. Оглянувшись в последний раз, я увидел, как Ниязи подмигнул мне, а потом поднял руку с пальцами, сложенными странным образом – не то в мудре, не то в масонском жесте. Я слабо улыбнулся в ответ и отвернулся.

Вот и стало моё одиночество не только внутренним, но и вполне видимым и осязаемым. Вдруг оказалось, что теперь я могу делать всё, что пожелаю. Никакой ответственности. Никаких угрызений совести. Никаких «Тебе же ещё семью создавать», «Устройся на работу», «На кого ты мать и сестру оставишь!». Иногда, страшно подумать, я завидовал сиротам. А теперь я и сам больше чем сирота – невидимка. Книга Судьбы пуста, и чистые страницы я смогу заполнить по собственному усмотрению. И в один момент странная уверенность в том, что с этого дня в моей жизни всё будет складываться невероятно, великолепно, лучше, чем в самых смелых мечтах, наполнила меня до краёв, как попутный ветер раздувает изголодавшиеся в штиль паруса, как дождь заливает пересохший колодец. Это не вызвало во мне ожидаемого ликования, а наоборот, я словно бы уже всего добился и теперь лежал дряхлым стариком на смертном одре и сожалел о том, чем мне пришлось пожертвовать ради успеха. Но, вспомнив о Сиринге за спиной, я признался самому себе, что в конечном итоге в мире нет ничего важнее искусства, ничто, кроме него, не сделает нас бессмертными, не возвысит душу, не научит и не утешит. Искусство и есть высшая форма любви, которую нельзя объяснить унизительной пляской гормонов, и ради этой любви можно разрубить любые прочные узы. Так делали многие до меня, и так, я верю, будут поступать и впредь. Откуда бы я ни уехал, с кем бы ни расстался – со мной всегда будут мой талант, моя музыка, мои песни, а значит, ничто не страшно. Если мир вокруг меня разрушится – я сотворю его заново.

Это было последним, о чём я успел подумать, прежде чем попасть на конвейер бюрократической машины, проверявшей мои документы и постепенно превращавшей меня из подозрительного субъекта в пассажира авиалайнера.

Мои мытарства благополучно разрешились, и я сделал привал в уютной зоне ожидания, убаюкивающей тихим многоголосым эхом, витающим под высоким потолком, и спокойными бежевыми тонами. Все мысли куда-то улетучились, и осталось одно созерцание. Мне казалось, что звуки аэропорта одновременно похожи на биение сердца и урчание, издаваемое кишечником. Снаружи мир ожидающе скалил зубы, простирал руки, причмокивал от нетерпения, а я сидел здесь и ждал назначенного срока.

Объявили посадку на мой рейс, и я, даже не осознавая того, что происходит, влился в поток остальных путешественников, устремившихся к телескопическому трапу. Когда я ступил на его слегка покатый пол, он показался мне зыбким, шевелящимся, живым. Какая-то посторонняя сила, которую я не ожидал здесь встретить, поволокла меня в неизвестность, и, поняв, что не могу сопротивляться и остановиться, я начал испытывать страх. Стены и потолок туннеля сдавили мою грудную клетку, в глазах у меня потемнело. Мне захотелось вернуться назад, в зал ожидания, в его безмятежность, но меня несло вперёд через удушающую тесноту и мрак. И когда я уже решил, что мне вот-вот настанет конец, тоннель вдруг закончился, я увидел сияющий свет и невероятно красивое, как у ангела, лицо бортпроводницы. Она улыбалась мне так счастливо и нежно, как мать улыбается своему новорожденному младенцу. Стены тоннеля отступили. Я наконец-то смог вдохнуть. И это был воздух уже совсем другого мира.

Я у мамы первенец, я – черноротая лисичка. Уйди, южный ветер, приди, северный! ( азерб. )

Незваный гость ( азерб. ).

Позор ( азерб. ).

Дословно – тыква, перен. – дебил ( азерб. ).

Больной на голову ( азерб. ).

Парень ( азерб. ).

Толкотни ( азерб. ).

В общем, как бы то ни было ( азерб. ).

Амок – состояние неконтролируемого бешенства.

Кидала ( азерб. ).

Дедушке ( азерб. ).

Бодзюцу – японское искусство ведения боя при помощи деревянной палки.

Сярпуша – традиционная медная крышка для плова.

Забавный монстр-гибрид русского оригинала и азербайджанского перевода выражения «что-то не то».

Кяфан – саван.

Эщщи – непереводимое слово, обозначающее что-то вроде «перестань волноваться и стремиться к совершенству, авось и так сойдёт». Несвоевременно произнесённое каким-либо ответственным лицом «эщщи» обычно приводит к трагедиям различного масштаба.

Намус-гейрятник – фанатичный защитник семейной чести; тот, кто, например, может зарезать свою сестру за то, что она с женихом за руки подержалась.

В общем ( азерб. ).

Тоска по дому ( англ. ).

Ой-ой, девушка в доме осталась – то есть замуж не вышла ( азерб. ).

Сифа – от слова sifәt – лицо, зд. – физиономия.

Эщщей – осел ( азерб. ).

Ограш – очень грубое бранное слово ( азерб. ).

Матерное слово.

Бадымджан долмасы – долма из баклажанов ( азерб. ).

Такому-то ( азерб. ).

Джигярчик – печёночка – ласкательное слово ( азерб. ).