Дин Кунц - Краем глаза

Между Айлетоном и Локом Младший обнаружил на лице несколько болевых точек. Пальцы его не нащупывали ни припухлости, ни порезов, ни царапин, в зеркале заднего обзора он видел классические черты лица, от одного взгляда на которое женские сердца начинали биться сильнее, чем от любого из амфетаминов.

Тело тоже болело, особенно спина, ему крепко досталось от Целестины. Он вспомнил, как врезался в пол подбородком, и решил, что повредил лицо сильнее, чем ему поначалу показалось. Если так, то скоро проявятся синяки, но они со временем сойдут, а в промежутке только добавят ему привлекательности, потому что женщинам захочется утешить его и поцелуями снять боль, особенно если они узнают, что синяки – результат жестокой схватки с насильником, который набросился на соседку.

Однако болевые точки на лбу и щеках досаждали ему все сильнее, поэтому он остановился на автозаправочной станции около Кортленда, купил в автомате бутылку пепси и запил ею еще одну капсулу антигистаминного. Заодно принял противорвотное, четыре таблетки аспирина и, хотя кишечник вел себя паинькой, дозу закрепляющего.

Подстраховавшись на все случаи жизни, за час до рассвета Младший прибыл в Сакраменто. Жители этого города, название которого на итальянском и испанском означает «причастие», отдают предпочтение другому названию: «Всемирная столица камелий», благодаря проводящемуся в начале марта десятидневному фестивалю. Уже в середине сентября рекламные щиты сообщали об этом выдающемся событии. Камелия, как куст, так и цветок, получила свое названия от Камелия, миссионера-иезуита, который в восемнадцатом веке привез его из Азии в Европу.

Дьявольские горы, святые острова, причастие в образах реки и города, иезуиты – Младшему становилось не по себе от встречающихся за каждым поворотом упоминаний о высших силах. Веселенькая у него выдалась ночь, сомневаться в этом не приходилось. Наверное, он не очень бы и удивился, если б в зеркале заднего обзора увидел севший ему на хвост синий «студебекер» Томаса Ванадия, с призраком детектива за рулем, разложившимся трупом Наоми на пассажирском сиденье и устроившимися сзади Викторией Бресслер, Долговязым, Бартоломью Проссером и Недди Гнатиком. «Студебекер», набитый призраками, словно клоунский автомобиль в цирке, хотя, наверное, Младший не нашел бы ничего забавного, когда распахнулись бы дверцы и призраки полезли наружу.

К тому времени, когда он добрался до аэропорта, нашел частную чартерную компанию, связался через службу безопасности с ее владельцем и арендовал для полета в Юджин, штат Орегон, двухмоторную «сессну», болевые точки на лице начали пульсировать.

Владелец чартерной компании, он же пилот, порадовался тому, что ему заплатили вперед, наличными, хрустящими сотенными, а не чеком или по кредитной карточке. Но деньги он брал с опаской, даже скривился, словно боялся, что с купюрами ему передастся какая-то зараза.

– Что у вас с лицом? – спросил он.

Вдоль линии волос Младшего, на щеках, подбородке и верхней губе появились десятки твердых бугорков, красных и горячих на ощупь. Имевший уже дело с зудом по всему телу, Младший понимал, что на него обрушилась новая и, похоже, намного худшая напасть.

– Аллергическая реакция, – ответил он пилоту.

Через несколько минут после восхода солнца, в прекрасную погоду они вылетели из Сакраменто, держа курс на Юджин. Младший, безусловно, насладился бы лежащими под ними красотами, если бы злобные тролли, населявшие все сказки, которые в детстве рассказывала ему мать, не рвали его лицо раскаленными добела клещами.

В Юджине они приземлились около десяти утра, и таксист, который вез Младшего в крупнейший торговый центр города, большую часть пути смотрел не на дорогу, а в зеркало заднего обзора, где отражалось лицо пассажира. Младший вылез из машины, через открытое окно протянул деньги таксисту. Тот перекрестился, прежде чем пламенеющее красными островками лицо отвернулось от него.

Дикая боль могла бы заставить Младшего выть, как воет изъязвленный пес, или даже упасть на колени, если бы он не направлял ее в костер своей ярости. Кожа его стала такой чувствительной, что даже легкий ветерок превращался в наждачную бумагу. Распираемый яростью, красота которой возрастала по мере того, как его внешность становилась все более уродливой, он пересекал автомобильную стоянку, заглядывая в окна в надежде увидеть ключ, оставленный в замке зажигания.

Но наткнулся на пожилую женщину, вылезавшую из красного «понтиака», на антенне которого болтался лисий хвост. Оглядевшись, он убедился, что их никто не видит, и ударил старушку рукояткой пистолета по голове.

Он, пожалуй, и застрелил бы ее, но пистолет был без глушителя. Первый, с глушителем, остался в спальне Целестины, и теперь Младший пользовался другим, позаимствованным у Фрайды Блисс, а шума из него вырвалось бы не меньше, чем из Фрайды – блевотины.

Старушка упала с бумажным шелестом, словно смятый пакет. Младший полагал, что она достаточно долго пролежит без сознания, а придя в себя, не сможет вспомнить ни кто ее ударил, ни на какой машине она приехала. А если и вспомнит, так Младшего к тому времени будет отделять от Юджина не один десяток миль.

Водитель стоящего рядом пикапа не запер дверцы кабины, и Младший уложил бабулю на переднее сиденье. Легкую и неприятно костлявую, словно насекомое-мутант, принявшее человеческий образ. Он порадовался, что не убил ее: душа бабули, ставшая сгустком энергии, могла увеличить число его преследователей. Сумочку бросил на пол и захлопнул дверцу.

Подобрал с асфальта ключи, скользнул за руль «понтиака» и отправился на поиски аптеки. Более до Спрюс-Хиллз он останавливаться не собирался.

Смерть не увела Уолли с собой, но какое-то время они определенно провели бок о бок.

Войдя в палату интенсивной терапии и увидев лицо Уолли, Целестина жутко напугалась, несмотря на заверения хирурга. Кожа Уолли посерела, щеки ввалились, у нее создалось ощущение, что на дворе восемнадцатое столетие и приложенные к его телу пиявки отсосали слишком много крови.

Он лежал без сознания, под капельницей, с подключенным кардиомонитором. Чуть шипел подаваемый в нос кислород, из отрытого рта доносился слабый присвист дыхания.

Долго-долго она стояла рядом с кроватью, держа его за руку, уверенная, что на каком-то подсознательном уровне ему известно о ее присутствии, пусть он и ничем не выказывает, что знает об этом.

Она могла бы сесть, но со стула не увидела бы его лица.

Наконец его рука чуть напряглась. А через какое-то время, после вздоха, веки дрогнули, открылись глаза. Поначалу он ничего не понял, нахмурился, глядя на кардиомонитор, стойку с установленной на ней бутылкой, от которой трубка тянулась к его руке. Когда его глаза нашли Целестину, затуманенный взгляд очистился и его улыбка осветила ее сердце ничуть не слабее обручального кольца, которое он надел на ее палец лишь несколькими часами раньше.