Дин Кунц - Краем глаза

В то утро Дамаск ушел из дома рано, до того, как Ванадий спустился вниз, что полностью отвечало планам Младшего. Пока коп-маньяк брился и принимал душ, Младший проник и обследовал его комнату. Нашел револьвер во втором из трех мест, где ожидал его найти, сделал с ним все, что хотел, положил оружие на то самое место, откуда и брал. Едва избежав встречи с Ванадием в коридоре, спустился на первый этаж. Оставив четвертак и багаж, где счел нужным, затаился, потому что Ванадий спустился вниз. И задержал Каина на полчаса: вместо того чтобы пойти на кухню, говорил по телефону в кабинете. Но в конце концов детектив отправился варить кофе, Младший выскользнул за дверь и завершил свои дела в доме Дамаска.

А потом прямиком направился к Лампионам.

Ангел, на диване у окна, сидела вся в белом. Белые туфельки и носки, белые брючки, белая футболка, два белых банта в волосах.

Чтобы полностью соответствовать своему имени, ей не хватало только белых крыльев. И он намеревался дать ей крылья, после чего отправить в короткий полет: из окна до ветвей дуба.

– Ты пришел, чтобы послушать говорящую книгу? – спросила девочка.

Она не отрывалась от альбома. И хотя Младший думал, что она его не видит, его присутствие, похоже, не составляло для девочки тайны.

Младший двинулся в комнату:

– И о чем говорит эта книга?

– Сейчас она рассказывала о безумном докторе.

Чертами лица девочка полностью напоминала мать. От Младшего она ничего не взяла. Только более светлая кожа указывала на то, что Серафима обошлась без непорочного зачатия.

– Не нравится мне этот безумный старый доктор. – Девочка все рисовала. – Лучше бы книга была о кроликах, отправившихся на каникулы… а может, о лягушке, которая училась водить автомобиль и попадала в разные истории.

– А где твоя мама? – спросил Младший. Он-то ожидал, что путь к детям ему придется прокладывать ножом и пистолетом. Но в доме Липскомбов он не обнаружил ни души, а мальчишку и девчонку судьба свела вместе. С одним же охранником он разобрался без труда.

– Она развозит пироги, – ответила Ангел. – Как тебя зовут?

– Вольфганг Кикмул.

– Какая глупая фамилия.

– Совсем не глупая.

– Меня зовут Пикси Ли.

Младший уже подошел к дивану, уставился на нее сверху вниз:

– Я не верю, что это правда.

– Самая правдивая правда.

– Тебя зовут не Пикси Ли, маленькая лгунья.

– Ну уж наверняка не Велвита Чиз. И не груби.

Различные сорта лимонада всегда стояли в одном и том же порядке, поэтому Барти без ошибки брал то, что хотел. Взял банку апельсиновой газировки для Ангел, рутбир для себя и закрыл холодильник.

Пересекая кухню, уловил слабый запах жасмина, доносящийся со двора. Странно, подумал он, жасмин в доме. Через два шага почувствовал легкий ветерок.

Остановился, сделал быстрый расчет, повернулся и направился к двери черного хода. Обнаружил, что она наполовину открыта.

Из-за мышей и пыли двери в дом Лампионов всегда плотно закрывали.

Взявшись рукой за дверной косяк, Барти высунулся за порог, прислушиваясь к звукам дня. Пели птицы. Мягко шелестела листва. На крыльце никого. Человек, как бы он ни стремился стоять тихо, какие-то звуки да издавал.

– Дядя Джейкоб?

Нет ответа.

Плечом Барти захлопнул дверь и с банками газировки в руках зашагал по коридору. Остановившись у арки, ведущей в гостиную, позвал вновь:

– Дядя Джейкоб?

Ни ответа. Ни звуков. Дяди в гостиной не было.

Очевидно, он решил по какому-то делу сходить в свою квартирку над гаражом и оставил дверь черного хода открытой.

– Ты доставила мне много хлопот, знаешь ли, – процедил Младший. Всю ночь он пестовал прекрасную ярость, думая о том, что ему пришлось пережить из-за распутной матери этой девчонки, образ которой он ясно видел в этой маленькой сучке. – Очень много хлопот.

– И что ты думаешь о собаках?

– Что ты рисуешь? – спросил он.

– Говорят они или нет?

– Я спросил, что ты рисуешь.

– То, что видела этим утром.

Наклонившись, он выхватил альбом из ее рук, всмотрелся в рисунок:

– И где ты такое видела?

Она не желала смотреть на него, как не смотрела ее мать, когда он занимался с ней любовью в доме преподобного. Вставила красный карандаш в точилку, начала поворачивать, следя за тем, чтобы стружки падали в специально поставленную для этого на подоконнике банку.

– Здесь.

Младший бросил альбом на пол:

– Чушь собачья.

– В этом доме мы говорим «ерунда».

«Странный какой-то ребенок», – подумал Младший. Не нравилась ему такая компания. Вся эта болтовня о говорящей книге и говорящих собаках, матери, развозящей пироги, и еще этот рисунок. Маленьким девочкам такого рисовать не следует.

– Посмотри на меня, Ангел.

Карандаш все вращался, вращался и вращался.

– Я сказал, посмотри на меня.

Он ударил ее по рукам, вышиб и карандаш, и точилку. Они запрыгали по подоконнику, потом упали на диван.

Она по-прежнему не желала встретиться с ним взглядом, поэтому он схватил ее за подбородок, задрал голову.

Увидел ужас в ее глазах. И кое-что еще, неприятно его удивившее. Судя по взгляду, она его узнала.

– Ты знаешь меня.

Она молчала.

– Ты знаешь меня, – настаивал он. – Да, знаешь. Так скажи мне, кто я, Пикси Ли?

– Ты – страшила, – после короткой паузы ответила она, – только когда я видела тебя, я пряталась под кроватью, где полагалось находиться тебе.

– Как ты могла меня узнать? Без волос, с таким лицом.

– Я вижу.

– Видишь что? – спросил он, с силой сжав подбородок девочки, причиняя ей боль.

Из-за того, что его пальцы мешали ей говорить, она просипела:

– Я вижу, какой ты везде.

После поисков Каина Том Ванадий напрочь утратил интерес к утренней газете. А крепкий черный кофе, ранее отменного качества, вдруг стал горьким.

Он отнес кружку к раковине, вылил кофе и тут увидел стоявшую в углу сумку-холодильник. Раньше он ее не видел. Среднего размера, в пластмассовом корпусе, какие обычно набивают банками с пивом и берут на пикник.

Пол, должно быть, хотел взять ее с собой, но забыл.

Крышка сумки не была плотно закрыта. Из уголка поднимался дымок. Словно внутри что-то горело.

Еще не дойдя до сумки, Ванадий понял, что это не дымок. Слишком быстро он растворялся в воздухе. И на ощупь холодный. Пар от сухого льда.

Том снял крышку. Никакого пива, одна голова. Отрубленная голова Саймона Мэгассона лежала на льду лицом кверху, с открытым ртом, словно адвокат стоял в суде и возражал против вопроса, заданного прокурором.

Не было времени ужасаться, переваривать увиденное. Счет шел на секунды. Каждая потраченная попусту могла обернуться еще одной смертью.