Ренсом Риггз - Собрание птиц [litres]

Я надеялся, что Фиона по-прежнему с ними.

Мы прошли квартал, свернули за угол. Вокруг по-прежнему никого не было – даже нормальных, которые время от времени попадают в петлю. Вдалеке виднелся какой-то холм, скрытый пышными кронами деревьев. Мне показалось, что именно оттуда доносится нескончаемый вой, похожий на заводской гудок, высокий и едва слышный. Он становился то громче, то тише и наконец умолк.

– Наверное, это та самая фабрика, которую мы видели, когда въехали в город, – предположил я.

Мы прошли еще полквартала и вдруг услышали голоса, доносившиеся из какого-то дома. Мужчина и женщина оживленно разговаривали.

Мы побежали к дому и постучали в дверь. Никто не отозвался. Нам было не до соблюдения правил вежливости, и я подергал дверь. Она была не заперта и сразу же распахнулась – видимо, петли были хорошо смазаны.

Окликнув хозяев, я вошел в обычный пригородный дом середины прошлого века. И сразу обнаружил источник звуков: это был телевизор. Передавали какой-то старый фильм. Рядом с комодом, на котором стоял телевизор, я увидел искусственную рождественскую елку – в разгар лета это было очень странно. Перед телевизором стояло кресло-качалка с пришпиленной к спинке салфеточкой. В этой сцене было что-то драматичное – как будто в доме обитали лишь призраки мужчины и женщины, навеки заключенные в черно-белом мире телеэкрана.

Я повернул ручку, экран погас, и наступила тишина. Нур на цыпочках прошла по коридору в заднюю часть дома. Она остановилась у открытой двери.

– Эй! – окликнула она кого-то, затем обернулась ко мне: – Джейкоб, здесь кто-то есть!

Я поспешил к Нур. На кровати, натянув одеяло до подбородка, спала девочка-подросток. Стены были сплошь заклеены картинками, вырезанными из журналов.

– Эй, привет! – снова произнес я. – Прошу прощения…

Девочка даже не пошевелилась. Я переступил порог комнаты, сделал несколько шагов. Снова взглянул на стены. Все вырезки до единой представляли собой фотографии Элвиса Пресли.

Нур тоже вошла, положила руку на край кровати и слегка тряхнула ее. Мы склонились над девочкой.

– Она вообще дышит? – спросил я, пытаясь понять, шевелится ли хоть немного тело под простыней.

Из холла донесся какой-то звук. Мы замерли.

– Это от входной двери… – прошептал я.

Если бы пусто́та находилась так близко, я бы почуял ее присутствие. Но я по-прежнему ощущал лишь слабые покалывания, которые не могли подсказать мне направление поисков.

Мы вышли из комнаты и направились в сторону парадной двери.

– Извините, мы вошли без приглашения, – громко произнес я, не желая застать хозяев врасплох.

На пороге дома стоял белый мальчик в штанах с высоким поясом и подтяжками. Он наблюдал за нами с холодным и отстраненным выражением лица.

– Привет, – заговорила Нур, – мы просто хотели…

– Если у вас при себе есть оружие, бросайте немедленно, – сказал тот спокойно, но твердо.

– Мы не желаем вам зла, – попытался объяснить я. – Мы просто хотели поговорить.

За спиной у нас раздались чьи-то шаги, и я обернулся.

Девочка встала с постели. Она открыла глаза, но ее остекленевший взгляд был устремлен в никуда. Она была в ночной рубашке, а в руке держала топорик для разделки мяса.

– Хватит болтать, – велел мальчик. – Следуйте за мной.

– Пожалуйста, – настаивала Нур, – выслушай нас…

– МОЛЧАТЬ! – крикнул мальчик.

И дважды щелкнул языком.

Чья-то тень мелькнула на крыльце, кто-то открыл входную дверь. Я заметил на лужайке перед домом небольшую группу людей. Они стояли неподвижно и пристально смотрели на нас. Все они тоже были вооружены топориками.

– Следуйте за мной, – повторил мальчик. – И никаких резких движений.

На сей раз мы не стали спорить.

Безмолвные люди с мертвыми глазами и блестящими топориками окружили нас плотным кольцом и заставили следовать за мальчишкой в подтяжках. Время от времени он щелкал языком, и люди делали несколько шагов влево или поворачивали направо. Если я или Нур пытались заговорить, стражи поднимали топорики. Если мы собирались сделать хотя бы шаг не в ту сторону, они рычали, словно дикие звери.

Воющий звук, доносившийся с холма, постепенно стих, а через несколько секунд раздался далекий, но довольно громкий звук, похожий на взрыв.

Никто не отреагировал.

– Что это такое было? – спросил я.

Мужчина патриархальной внешности, следовавший за мной по пятам, заворчал и замахнулся тесаком.

Через несколько минут мы подошли к большому особняку в викторианском стиле, который размерами и изяществом превосходил остальные здания, которые мы видели в городе. Дом украшала довольно большая башня и еще одна башенка, поменьше; со всех сторон он был окружен верандой с резными перилами. Здание напомнило мне пансион мисс Сапсан, и даже сейчас, в непонятной и страшной ситуации, в которой мы очутились, я ощутил укол тоски по дому, утраченному навсегда.

Нас заставили остановиться посередине лужайки. Люди в пижамах окружили нас, а мальчик в подтяжках отправился в дом. Парадная дверь приоткрылась, и он, стоя на пороге, о чем-то заговорил с обитателями дома, но так тихо, что мы ничего не услышали.

Я заметил, что из окон на нас смотрят, но за стеклами виднелись только детские лица.

Дверь приоткрылась шире, и изнутри послышался тонкий голос:

– Назовите свои имена!

Мы назвались.

– Кто еще пришел с вами?

– Имбрины из Лондона, – крикнул я в ответ.

Мне не хотелось во весь голос объявлять о том, что они ждут у входа в петлю, или о том, что мы пришли уничтожить или поймать тварей. Я боялся, что нас могут подслушать спрятавшиеся неподалеку враги.

Мальчишка в подтяжках снова подошел к нам, произнес слова, которых я не разобрал, и все люди в пижамах, вооруженные топориками для мяса, как один, улеглись на траву.

– Заходите, – пригласил он. – Джозеп вас примет.

Мы с Нур переглянулись. Что ж, дело немного продвинулось вперед.

Мальчик в подтяжках повел нас на веранду, затем внутрь, и в доме нас встретил еще один мальчишка. Я не дал бы ему больше восьми лет, но на нем было двубортное пальто и шляпа в тон. Он выглядел как те дети, которых бабушки обычно называют «мой маленький мужчина» и перед которыми все время лебезят. Он осторожно шагнул нам навстречу. С его лица не сходило хмурое, недовольное выражение.