Антон Бильжо - Где сходятся ветки [litres]

Он сделал вид, что вернул самоконтроль. Нежно обводил шарики, собирая верхний подтаявший слой, и медленно облизывал ложечку – где только набрался этой похабени? Узнав, что Ури смотрит японское гей-порно, я отобрал у него смартфон, но было уже поздно.

А что, если я вижу собственные жесты? При моей преимущественной гетеросексуальности многие обращали внимание на фемининность, откуда ни возьмись проскальзывающую во мне. «Мы встречались… наскоками…» – выговорил я, когда в животе потеплело. «И все это время ты скрывал ее?». «Такова правда жизни. Ури, я тебя ценю. Не хотел портить с тобой отношения». – «Трус». – «Что ты сказал?»

Репринт взял салфетку, промокнул глаза, бросил ее на стол и откинулся на спинку. Мы договаривались никогда не устраивать сцены на людях, от этого зависела наша безопасность. Я жестко наказывал за истерики, но вот, наступает возраст, когда справляться все сложней.

«И как она?» – шмыгнул носом Уриил. «Чего ты от меня хочешь?» – « Ей это нравится?» – Я улыбнулся, потому что, как мне показалось, понял причины поведения репринта. С возрастом все больше замечаешь конструкции детерминизма. За свободной волей тут и там проглядывают железные тиски, колесики и винтики обстоятельств. Он боится, что его бросят, оставят на улице. Бедняжка никогда не жил один.

«Не знаю. Я не удерживал эту женщину. В любом случае тебе нечего опасаться, ты останешься со мной». – «Я больше не верю тебе…». Лицо Уриила откровенно дрожало, он пошел некрасивыми пятнами, смотрел в сторону и вверх, часто моргал, даже не смахивая слезы. Когда тучка прольется весенним дождиком, мир предстанет снова сияющим. Жаль только, что за барной стойкой мелькала чернявая голова подглядывающего за нами официанта. Не хотелось бы ни с того ни с сего пострадать за права ЛГБТ в придорожном мотеле.

«Ури, – сказал я, используя манипулятивно-примирительные интонации. – Ничто не изменится. Мы просто поговорим. У меня нет никого, кроме тебя. Ты – это я, только лучше…» Репринт все еще молчал, прячась под ладонями, но я уже знал, что успокоил его. Когда он вернулся к соку, его мокрое лицо было сковано злющей гримасой. «Ладно». Громко всосав мякоть, Ури встал и умилительной вертлявой походкой пошкандыбал через зал к выходу. Ничего, отсидится в номере, подумает. Мое право встречаться с кем хочу, не хватало еще отчитываться перед собственными тканями! Все равно надо собраться с мыслями. Величественный момент настает, пора продумать защитную речь.

«Я родился в Архангельске, городе архангелов, как говорила моя мама то ли в шутку, то ли всерьез. Она была вечной девочкой с экзотическим именем Инга, восторженной хиппушкой, постоянно увлекавшейся разными учениями из липнувших к ней брошюр. Думаю, мама стала бы сектанткой, если бы могла ужиться в коллективе, а так она работала учительницей по рисованию в обычной школе.

Отец в моей памяти выглядит как гранитный памятник самому себе. Центробежные силы, живущие в нем, никому не ведомы, а центростремительные обеспечивают героическую притягательность облика. Судя по фотографиям, в молодости он был очень эффектным: шарф через плечо, голубые глаза и цыганская шевелюра.

Помню, как мы поехали встречать Тихона Гаркунова на Морской вокзал. По дороге купили букет цветов, похожих на лилии и орхидеи одновременно. Яркий день, сладкий вкус помады – перед выходом мама зачем-то накрасила мне губы, посмеялась и стерла. Ее легкое белое платье щекотало мои предплечья. Каблучки стучали по деревянному настилу. Меня тащили за руку, я не поспевал. Спустившись с трапа, отец сделал вид, что не знает нас, и только когда мы вышли из здания вокзала, принял букет. Всю ночь они спорили на кухне. Я подслушивал: мама рыдала и умоляла папу остаться. Он говорил, что у него есть работа, его механическое отделение. Мне было лет восемь.

Я умел проводить время один. Закрывал глаза и пытался представить во рту язык одной высокой рыжей девочки с соседней парты. Накануне заметил, как поднялись волоски на ее руке, интересно почему? Они шелковисто переливались на солнце, и тело у меня сладко онемело. Можно что-то понять, если согнуть язык и усилием воли представить, что ощущения остались только в одной половине.

В то же время во мне рано проявилось то, что мама называла «талантами отца». Я разобрал подаренную на день рождения радиоуправляемую машинку, механический железнодорожный поезд, игру «Тетрис», настенные часы, компьютер, барометр, электрический чайник, счетчики воды и странную продолговатую штуку, которую нашел в глубине шкафа с постельным бельем. Когда я остриг иголки у кактуса, чтобы понять, сможет ли он жить без них, мать сказала, что в кактусе живет дух, который меня накажет.

Мы ходили в парк, наблюдать за животными, которые «могут научить любви некоторых людей без чувств». Она брала лист бумаги, пришпиленный к картонке, акварель, кисточку и банку с водой. Голуби назывались у нас степенными горожанами, а вороны – разбойницами. Я должен был сидеть на скамейке рядом, пока мама рисовала. Она постоянно говорила о том, что страдает без отца. «Вот когда твой папа приедет, мы будем счастливы». «Он украл мою молодость, я так любила его». «Это он виноват в том, что с нами стало». И так далее.

Когда мне было лет пятнадцать, маму уволили. На уроках она пела игрушечным голосом: «Я колени преклоню, перед Богом Всемогущим, мир раскроет свою сущность, через преданность мою». К тому времени я уже сильно ее стеснялся. Инга поджидала меня у школы, покачиваясь на качелях. «Мишенька, архистратиг!» – кричала она при всех и махала рукой (думаю, мстила за отца). Последние классы меня обидно дразнили этим словом. Я и так почти ни с кем не дружил.

Отец приезжал все реже, «откупался от нас», как говорила мама. В утро моего шестнадцатилетия он появился в прихожей – до сих пор верю в его способность проходить сквозь стены. Меня напугал этот растрепанный посеревший человек. Позже я узнавал его запах в старых железнодорожных составах. Как всегда, молча, Тихон Гаркунов заглянул в спальню матери. Она не стала с ним разговаривать, и я почувствовал щемящую жалость к нему. Потом двинулся на кухню и сел рядом со мной.

Без всякого предисловия отец сказал, что мы качаемся на волнах застывающей материи. Но где-то внутри вечно рождается импульс, всплеск – единственное событие, такое же, как рождение и смерть, только более мощное. Оно имеет вневременную и внепространственную природу. Чтобы познать истину, надо идти не по видимым кругам, со всеми, а стремиться к центу, к водяной короне. Она где-то рядом, всегда здесь и сейчас. Попасть туда почти никому не удается. «Для этого нужно сверхусилие», – подытожил отец горько, поднялся и, театрально склонив голову, не оборачиваясь, вышел. Больше я его не видел.