Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

– Людей своих ждешь? – понятливо кивнула старуха. – Этих, с винтовками? В разноцветных погонах?

– Берет связь-то, – улыбнулась Галя. – А значит, и они досюда дойдут. И тогда – за вас возьмутся…

Любка вдруг откинулась назад и расхохоталась во все горло, тыча пальцем в сторону Гали.

– Не берет, – сказала старуха, когда Любка, всхлипывая, замолчала. – Связь твоя. Не берет. Это они, те самые, к тебе обращаются. Поговорить с тобой хотят.

Галя вздрогнула.

– Врешь…

– А ты достань штуковину-то свою – и погляди. Авось поймешь чего-то…

– Как же она удивится, – опять засмеялась Любка. – О-о-о, это будет ну просто нечеловечески смешно! Лучшее воспоминание в жизни!

Галя вытащила телефон Шушенкова из кармана и посмотрела на засветившийся экран. Облизнула губы.

– Что это? – спросила она старуху. – Это откуда?

– А ты как думаешь? – спросила та. – Ты не бойся, посмотри…

Галя вновь посмотрела на экран, туда, где висела «всплывашка» с маленькой фотографией ее сына.

«У вас новое воспоминание. Вспомните, как это было».

И чуть ниже – дата. Та самая.

Галя протянула палец и дотронулась до лица своего мальчика. Всплыл экран графического пароля.

– Не могу. – Галя попыталась унять дрожь. Не получилось. – Не могу посмотреть. Запаролено…

– Так рисуй же! – Любка вскочила на скамью и подняла руки к самому потолку. – Рисуй же его! Говори с ним! Дай ему знать, что ты готова!

– Давай, милая, – старуха наклонилась в сторону Гали. – Ты знаешь, что делать…

Галя посмотрела в злое старческое лицо, а затем – на стену за ним.

И увидела его. Символ, десятки, если не сотни раз исполненный углем на обшарпанных стенах.

Ее палец задвигался по экрану, точно повторяя символ на стене. Рисуя знак, который она уже видела до этого – там, в деревне.

Точно как делал Шушенков, когда разблокировал телефон.

Экран вспыхнул ярче, и Галя наконец увидела фотографии.

– Посмотри на ее лицо-о-о, – бесновалась Любка, тыча сверху пальцем. – Ты бы только видела сейчас свое лицо! Он покажет! Он тебе ВСЕ покажет!

Любка зарычала, выплевывая слова, задрала голову в потолок. Бочка в углу ходила ходуном. Но Галя ничего не слышала и не замечала.

Он был там, ее мальчик. Маленький, счастливый. В лесу. Вместе с Шушенковым.

– Он же их сюда и водил, в лес этот, – сказала старуха, и Галя услышала каждое ее слово, несмотря на крики и грохот вокруг. – Твой уж и не первый был. Но в тот раз он ближе всего ко мне подобрался. Очень боялся, что уж своего-то сыночка ты даже под землею отыщешь. Раньше он все случайных подхватывал. В тот день ро́сти сложились в слова, я их прочла – и поняла, что велено. А велено было с ним поговорить. И отпустить. А потом – ждать тебя.

Счастливых фотографий оказалось немного. Остальные были ужасны.

– Он оказался не из робких. Зверь в человечьем теле. Некоторые рождаются уже голодными, ты же знала? Вот и друг твой – из таких… Сначала меня убить думал. Я же вышла, когда он уж закончил его раскладывать по травке да пригорочку… А тут я. Он весь перемазанный, со спущенными штанами – к кобуре пополз. Да только я его быстро усмирила, когда накидку сбросила да во весь рост поднялась. Тогда он и понял все, и служить согласился. С тех пор – только мне их приводил, а я их в бочку складывала. Запасы делала. Вот наконец – доделала…

Там были и другие фотографии. Оказалось, что муж соседки Шушенкова был вовсе не на вахте. И сама соседка оказалась там же – в этих фотографиях с верхнего ракурса, вся в красных тонах.

– Это их тебе подарок, – прошептала старуха. Она привстала, уперевшись кулаками в старый стол, нависая над Галей. – Их добрая воля… Прими ее – и получишь то, что хотела…

«Помощь не приедет, – поняла Галя. – Шушенков никому ничего не написал… И не ответ это был, а просто телефон ему так напоминал, что он когда-то творил…»

Галя посмотрела на старуху и вдруг увидела их – те самые ро́сти. Они оплели низ старушечьего тела, скрывались под старым, полуистлевшим платьем, вылезали сквозь дыры в ткани на уровне живота – и вновь врезались где-то под грудью. Ног у старухи вовсе не было – лишь густое, склизкое переплетение бледных венозных ростков, уходящих вниз, сквозь проломленные доски – в самый подпол.

– Галя, – пробурчал вдруг Пашка. – А что это такое? Это вообще законно – вам такое творить? Я ж пожалуюсь… – Он вдруг уронил голову, зацепился взглядом за свои ноги и, пробежав глазами вверх, увидел-таки то, что от него осталось. Раскрыв рот, Пашка издал тяжелый нарастающий стон, который перешел в полный нескрываемого ужаса крик.

– Заткни его, – злобно бросила старуха, обернувшись к Любке. Та прямо по столу подошла к Пашке и, схватив его за голову, стала бить о столешницу.

Где-то за спиной зарыдала, приходя в себя, Рита.

– Вспомни его. – Старуха, перебирая кулаками, продвинулась по столу еще дальше – будто бы ро́сти толкали ее ближе к Гале. – Вспомни, как ты его любила. Это же не ушло никуда? Ты ведь не Любка, чтобы дитятко свое в бочку запихнуть, чтобы его без любви оставить и в тварь обратить. Ты его всю жизнь любила, как и я. А настоящая любовь никогда не уходит. Она навсегда. Только гнить внутри тебя любовь эта начинает – и сочится наружу. Будешь в себе держать – сгниешь. А ты выпусти. На других выпусти. На этого выпусти, из-за которого тебе сейчас больно. И не думай про ту дуру, что сзади ревет. Она уже мертва. Бочка откроется – и все. Она уж и не человек, а так – угощение, закуска. А ты, Галюша, останешься. И они останутся. И друг твой – он тоже останется и будет здесь, пока ты их помощь не примешь – да не позволишь ему больше такого творить.

Галя выронила телефон на стол. Кажущиеся горячими, влажные ладони старухи поглаживали ее пальцы, успокаивали. Примиряли. Участковая подняла голову, взглянула старухе в лицо. Та улыбнулась – печально и зыбко, будто бы все уже решено. Галя медленно, тяжело кивнула.

– Это они тебе так сказали? – спросила она хрипло. – Что, если не выпустишь – сгниешь?

– Они, милочка. Все, что знаю, – от них узнала. И ты тоже, Галюша, – узнаешь обязательно.

Пашка уже давно молчал. Любка с упоением продолжала бить мертвеца головою о стол.

– А я вот только сейчас поняла, – улыбнулась Галя и сжала руки старухи в ответ, – что не зубы у тебя во рту. А ро́сти эти поганые. Наврали они тебе, дура старая. Ты давно уже вся сгнила.

Галя повалилась назад, рывком дернув к себе старуху. Раздался отчетливый, громкий хруст ломающихся ро́стей.

– Стой! – Старуха вылупила глаза. – Не так! Погоди, я объясню, как…

– Не нужно, – прорычала Галя, продолжая тянуть старуху. – Нет у тебя ничего.

На секунду платье старухи задралось, и Галя увидела, что под ним почти ничего не осталось – ро́сти уходили прямо в обрубленный, полуразвалившийся живот, оплетали сизые внутренности и торчащие кости. Старуха билась, пытаясь вырваться, но Галя все тянула.