Александр Матюхин - Колдовство [сборник litres]

– Где она? – Пашка, не отвечая, все так же смотрел на нее, улыбаясь. Между его ног пенилась, пузырилась черная рана. – Девчонка, которую ты унес. Она в доме?

Паша обернулся на домик и выдохнул:

– Бабка…

– Бабка? Что за бабка? Она внутри?

Пашка оскалился и, уперевшись в полусгнившую скамью ладонями, попытался подняться на измазанные в иле, почерневшие как от огня ноги.

Галя выбросила руки вперед – и вилы погрузились Пашке под грудь. Зубцы вошли немного криво, справа – чуть выше, чем слева. Пашка выдохнул и сел обратно на завалинку. Продолжая улыбаться, он опустил руки и стал ощупывать торчащие из него зубья. Галя, напрягшись, всадила их еще глубже.

– Кто там? – раздался голос из дому. – Заходите, пока не полило, а то уже скоро…

Галя тяжело, мучительно сглотнула. Вытерла пот с лица, случайно задела рукавом ухо, и левый глаз мгновенно заслезился от боли. За распахнутой дверью виднелась лишь чернота.

– Ну что ты там? Намокнуть решила? Заходи, говорю, здесь твоя девчонка.

Пашка вновь попытался встать – и на этот раз она ему позволила. Отступила на пару шагов назад и рывком выдернула вилы. Пашка замер, разглядывая дырки в груди.

– В дом, – хрипло приказала Галя. – Вперед, шагай.

Пашка повернулся к дверям вполоборота, посмотрел на Галю и вдруг по-доброму, легким движением махнул рукой, будто бы приглашая ее в гости – а затем шагнул в темноту.

Галя прыгнула вперед и, всадив ему вилы под лопатки, затолкала внутрь.

– Лечь на пол! Всем лечь на пол! – заорала она. – У меня пистолет! Всем лежать!

– Нет у тебя ничего, – раздался старушечий голос, и Галя, пару раз моргнув и дав глазам привыкнуть к полумраку, все-таки увидела бабку, сидящую за столом у самой стены. – Только вилы с собой и притащила. С наганом бы пройти и вовсе не смогла – утянуло б с концами. Но даже то, что какое-то железо с собой приволокла, – очень похвально! Умничка прям!

Галя быстро огляделась. В углу серело каменное брюхо русской печи в старой осыпавшейся побелке, рядом стояла низкая, приземистая скамья, на которой сидела совершенно голая Рита. Глаза ее, широко раскрытые и безучастные, смотрели вниз. Одна из досок в полу была вытянута и установлена на торец, а из черноты подпола торчали уже знакомые бледно-синие ростки. Сразу же за открытым подполом стоял стол, за которым и сидела старуха. Рядом с ней примостилась Любка Полянская, прикрывавшая лицо ладошкой и кидающая на Галю смешливые взгляды. Выглядела жена лесничего совершенно безумной – всклокоченная, со вставшими дыбом поседевшими волосами и в домашнем халатике, небрежно завязанном под грудью.

Паша двинулся вперед, потащив за собой и Галю. Тяжело переступив открытый подпол, он направился к краю стола, поближе к печке, в которой еле слышно потрескивали дрова. Галя с облегчением разжала уставшие пальцы – и Пашка, задевая вилами стены, печку и стуча черенком по чугункам, уселся на заскрипевший под его весом табурет.

– Садись, милая, – старуха ткнула тощим бледным пальцем на противоположный от Пашки край стола. – Про вилы свои забудь. Пашка их ребрами теперь намертво зажал. Надо было припасти железо – вот что тебе надо было. А ты, как я и думала, первого же голодного им ткнула. Теперь – только слушать.

– Девочка, – Галя посмотрела на Риту. – Я за ней. От вас мне ничего не надо…

Любка прыснула в ладошку, косясь то на старуху, то на Галю.

– Ведь она еще ребенок, – сказала вдруг Галя. – Зачем она вам? В ней и мяса немного…

– Мя-ясо, – протянула старуха. – Много ж ты понимаешь. Садись, говорю.

Позади раздался то ли всплеск, то ли глухой удар. Обернувшись, Галя увидела стоящую в дальнем углу высокую деревянную бочку, еле заметно подрагивающую от каких-то скрытых за ее толстыми стенками движений.

– Ты туда не смотри, – вновь заговорила старуха. – Она взгляд-то чувствует, даже через дерево. Может и в ответ посмотреть… А ты пока не потянешь… Мы тут с Любкой давно уже ее ворочаем да подкармливаем. Скоро выйдет уж…

– Что там? – Галя отвернулась от бочки и, переступив через раскрытый лаз в подпол, шагнула к столу. – Кто там ворочается? Где младшая дочь Полянских? Это она?

– Сначала сядь. – Старуха перестала улыбаться. – Поговорим немного…

Галя нащупала телефон Шушенкова в кармане. Работает ли он? Или дорога через это высохшее болото привела его в негодность? И если нет – то смогут ли ее здесь найти?

– Все равно ты ей уже ничем не поможешь, – продолжила старуха, видя, что участковая сомневается. – Говорю же – давно там сидит, дольше, чем тебе кажется. В бочке время-то по-другому идет. Придет час – сама увидишь, кто оттуда вылупится. И от тебя, родная моя, зависит, в какую сторону она жрать будет… садись, говорю!

Галя медленно опустилась на скамью. Лицо старухи было теперь прямо напротив ее собственного. Серое и высохшее, оно почти сливалось с заросшей паутиной стеной позади нее. И черные, изломанные узоры грязи на стене перекликались с древними глубокими и темными в неверном свете печи морщинами.

– Как тебе дом? – Старческие губы расплылись в усмешке. – Нравится? Я давно здесь живу… с войны еще…

– Кто ты? – спросила Галя.

– Я женщина. Мать. Сестра. Дочь. Как и ты. Как и все мы.

Любка вновь затряслась от смеха, затыкая рот ладонью и отворачивая от старухи лицо.

– Просто иногда… у нас всё это забирают, – продолжила старуха. – Подует войной – и ты уже больше не дочь. Приедет городской, выпьет лишка да разъярится по-пустому – и вот ты уже и не сестра ничья, – она наклонилась к Гале, положила сухую руку на деревянную столешницу перед ней. – А пройдет кто-то чужой через двор, с темными голодом в глазах – и ты уже больше не мать…

– Заткнись. – Галя сглотнула. – Про это ни слова…

Старуха убрала руку со стола, несколько раз кивнула, будто соглашаясь с чем-то, – и вновь откинулась назад.

– Говори не говори – а правду не укроешь. Мы слабы. Каждый, кто сильнее, может себе кусок нашей жизни оторвать. Растоптать, сожрать, закопать где подальше – а ты живи тем, что осталось. Сиди в доме, плачь, когда светло, – и кричи, как стемнеет. Ночь за ночью. День за днем. А когда так долго кричишь – кто-то обязательно да услышит…

Бочка позади опять дернулась, ударившись краем о стену.

– И кто… – Галя отвела взгляд от бочки. – Кто тебя услышал, что ты людей жрать стала?

– Сначала-то я услышала, будто бы там, – старуха ткнула пальцем вниз, – ползает кто-то. Открываешь днем – никого, и даже следов нет. А по ночам – звуки такие, будто бы мышь в соломе возится да бормочет по-звериному. А потом – и голоса различать оттудова стала.

– Откуда? – вырвалось у Гали. Лицо у нее стало очень бледное и недвижимое, будто бы на старых фотографиях.