Чарлз Стросс - Каталог катастрофы [litres]

Секунду я моргаю, ослепленный злобным совершенством этого контура.

– Ты уверена , что это он? – невнятно спрашиваю я.

– Разумеется, уверена! – огрызается Мо. – Ты что, думаешь, я бы…

Она замолкает. Глубоко вздыхает. Тихонько бормочет что-то себе под нос, а потом спрашивает:

– А что это?

– Я не уверен на все сто, – говорю я, осторожно откладывая блокнот, и отодвигаюсь в сторону, чтобы посмотреть на чертеж под другим углом, – но это похоже на карту резонанса. Контур, созданный для настройки на другую вселенную. И эта похожа на нашу, более того, ошеломительно похожа: энергетический барьер, который нужно протуннелировать, чтобы дотянуться до нее, настолько высок, что без человеческой жертвы не обойтись.

– Человеческой жертвы?

– Чтобы поговорить с демоном, много энергии не нужно, – объясняю я. – Они в общем-то только и ждут, чтобы мы заговорили, по крайней мере, те, с кем люди чаще всего хотят пообщаться. Но они родом из очень дальних краев – из вселенных, очень слабо связанных с нашей. Информационный пробой не означает автоматические энергетические изменения в нашем мире; они прячутся в белом шуме. Но если мы попытаемся поговорить со вселенной поближе к нашей, придется преодолевать значительно больший потенциальный барьер – он, по сути, предотвращает нарушения причинно-следственных связей. Весь процесс опосредуется разумом – нужны наблюдатели, чтобы коллапсировать волновую функцию. Тут-то и нужна жертва: мы устраняем наблюдателя. Если все сделать правильно, это позволит нам поговорить с соседней вселенной, смежной с нашей настолько, что яма между ними меньше постоянной Планка.

– Ого. Значит, эта штука… – она указывает на карту, – это очень точное преобразование через множество Мандельброта. Которую вы, ребята, используете как отображение на континуум Линде, так? Почему же им просто не использовать n-мерную гомогенную матрицу перехода? Это интуитивно понятнее и очевиднее.

– Уф. – Даже в самые тяжелые минуты она умудряется меня удивлять. – Не знаю. Нужно, наверное, об этом почитать.

– Что ж, – говорит она и выглядит в этот момент так, будто ее любимый ученик только что завалил устный экзамен. – Эта схема очень похожа на ту, что я видела. Есть идеи, что делать дальше, умник?

– Да. Наверху есть ксерокс. Давай позовем дежурную и сделаем пару копий. А потом попросим кого-нибудь дома сравнить их с фотографиями грузового контейнера на месте убийства в Роттердаме. Если они похожи, у нас есть связь.

В нашем отеле есть бар и зал для завтрака, но нет ресторана; так что вполне естественно, что, сделав копии, мы возвращаемся домой, расходимся по номерам, чтобы передохнуть, а потом выходим в город, чтобы перекусить. (И, возможно, выпить по стаканчику. Несколько часов в жутком подвале наверняка принесут мне сегодня кошмары, и я удивлюсь, если Мо перенесла их лучше.) Полчаса я отмокаю в ванне с книгой под названием «Сюрреальное исчисление и топология континуумов Эверетта-Уилера» – хочу поднабраться забористых словечек для разговора за обедом, – потом вытираюсь, натягиваю чистые брюки и свободную рубашку и поднимаюсь в холл.

Мо ждет меня в баре с чашкой кофе и свежим выпуском «Геральд Трибьюн». Она нарядилась так же, как и в прошлый раз, когда мы выходили вечером в кафе. Мо складывает газету и кивает мне.

– Хочешь проверить тот индонезийский ресторанчик, мимо которого мы проходили? – спрашиваю я.

– Почему бы и нет. – Она быстро допивает кофе. – Там идет дождь?

– Вроде нет.

Она грациозно встает и надевает пальто.

– Пошли.

Приближается ночь, влажный вечерний ветер уже пробирает холодом. Я по-прежнему осторожно передвигаюсь по улицам – они тут не просто все едут не по той полосе, еще и проложили везде отдельные дорожки для велосипедов, хуже того, отдельные пути для трамваев, которые сплошь и рядом идут не в том направлении, что весь остальной поток. В итоге, чтобы перейти дорогу, приходится все время вертеть головой, и все равно меня чуть не задавила девушка на велосипеде без подсветки. Однако мы целыми и невредимыми добрались до трамвайной остановки, и Мо даже не смеялась надо мной открыто.

– Ты всегда такой дерганый?

– Только когда пытаюсь избежать встречи с кровожадными мопедами. Это наш трамвай?

Через две остановки мы выходим и направляемся к тому индонезийскому ресторанчику, который видели утром. У них находится свободный столик, и мы обедаем.

Я включаю звукопоглотитель на своем новом КПК, и Мо говорит, оторвавшись от шашлычка на палочке:

– Ты это и надеялся найти в музее?

Я поливаю сатэй ореховым соусом, прежде чем ответить:

– Скорее, надеялся это не найти.

Она сидит спиной к большому окну, и я хорошо вижу улицу у нее за плечом. Это важно, и я время от времени кошусь туда, потому что я на взводе – наши добрые похитители, похоже, берутся за работу с вечера, и, если отбросить мелочи, – это ловля на живца, и живец здесь Мо. Я снова перевожу на нее взгляд. Слишком красивая для приманки: обычно караси не носят вышитые топы и большие серебряные серьги и не улыбаются.

– С другой стороны, мы, по крайней мере, знаем, что имеем дело с силами крайне неприятными. А значит, «Кармин Геккон» может всерьез взяться за работу, а у нас есть зацепка.

– Если, конечно, они не выйдут на нас раньше, – говорит она и на миг мрачнеет. – Скажи правду, Боб.

Во рту у меня вдруг пересохло: этого момента я боялся даже больше, чем нашего открытия в подвале музея.

– Какую?

– Зачем им я?

Ах, эту правду. Я даже снова могу дышать.

– Твоя… работа. Исследования, которыми ты на самом деле занималась в Штатах.

– И это ты знаешь.

Она напряглась, и я думаю: «Сколько же у нас друг от друга секретов?»

– Энглтон рассказал. Черная комната нам сообщила, когда тебя депортировали. Не удивляйся так. Все теоретические работы по вероятностям – векторы удачи, квантификация судьбы, – это все засекречено, но не… нет, я имею в виду, что им, конечно, не нравится, как мы бегаем по их территории, но обмен информацией – это другое.

Я направляю на нее шашлычок и начинаю творчески выкручиваться:

– Подобные технологии – козырные карты в нашей игре. Ими играет Пентагон. Ими играем мы. Еще в паре стран есть оккультные подразделения, которые используют поля фатумно-механической запутанности. Но без обратной инженерии парни вроде Юсуфа Карадави наложить лапу на эту технологию не сумеют – скорее уж какая-нибудь ячейка ИРА завладеет технологией производства баллистических ракет. Правда, есть разница: чтобы соорудить баллистическую ракету, нужны куча авиакосмических инженеров, продвинутая электроника и заводы. А вот соорудить скалярное поле, которое локально вздернет коэффициенты вероятности, привязанные к наблюдателю в «Друге Вигнера», – например, чтобы позволить террористу-смертнику пройти через оцепление телохранителей, будто их там нет, – могут буквально два теоретика и пара полевых агентов. Оккультные вооружения намного проще выкрасть, чем инфраструктуру ВПК, если, конечно, есть люди, способные в них разобраться. Поскольку большинство неправительственных группировок полагаются на пушечное мясо, то есть людей настолько тупых, что они себе на костяшках набивают «мама» и «папа», чтобы копы сразу поняли, чьи они, обычно такой угрозы не возникает.