Чарлз Стросс - Каталог катастрофы [litres]

Картинка меняется, если посмотреть на не западные организации (например, иракский Мухабарат) – спецслужбы государств, которые смотрят на подрывную деятельность внутри холодным оком тоталитарного общества. Она меняется во времена открытой войны – и снова меняется, когда смотришь на западные службы, связанные с антитеррористической деятельностью и борьбой с организованной преступностью (например, на ФБР). Но главное, что следует запомнить: на самом деле Джеймс Бонд из фильмов (и в меньшей степени изначальный чудодейственный герой Яна Флеминга) – это почти идеальный фотографический негатив реального агента разведки. Он именно такой, каким не может себе позволить быть настоящий шпион: яркий, агрессивный, расточительный, эффектный, всегда в центре внимания.

Так чем же шпионы так привлекают авторов художественных текстов?

Ответ: тем, что они знают (или хотят узнать), что происходит на самом деле.

Мы живем в эпоху неуверенности, сложности и паранойи. Неуверенности – потому что за последние несколько столетий мы приобрели слишком много знаний, чтобы их мог охватить один человеческий мозг; все мы невежды, если копнуть поглубже. Сложность возрастает, потому что наши области невежества и наши слепые пятна пересекаются непредсказуемым образом – самые возвышенные проекты имеют непредвиденные побочные эффекты. И они порождают паранойю: мир не такой, каким кажется, и мы, возможно, никогда не сможем постигнуть мир таким, какой он есть, без утешительных светофильтров своих предубеждений и СМИ.

Таким образом, привлекательным (а заодно и пугающим) становится предположение, что кто-то где-то знает истинный расклад. Привлекательным оно остается, когда эти люди на нашей стороне, защитники наших ценностей и жизней, бойцы в великой и тайной войне, призванной сберечь наши милые маленькие животные удобства. Пугающим оно становится, когда мы боимся, что, возможно, всего лишь возможно, кто-то, кто нас не любит или даже не мыслит так, как мы, захватил самолет и направляет его прямо в башни-близнецы нашего мировоззрения.

Это, кстати, не просто безвкусная метафора. Во второй половине сентября 2001 часто всплывал такой комментарий: «Я сначала подумал: это что-то из романа Тома Клэнси». Том Клэнси – один из ведущих представителей жанра супермасштабного технотриллера, крупного отпрыска шпионского романа и его увлечения гаджетами и особыми приспособлениями. На миг ткань реального мира разорвалась и сменилась ужасной фантазией – террористы 11 сентября и вправду думали, что они «передают послание» ненавистному Западу. Это послание вызвало шок и ужас (а также увечья и смерти), и отчасти оно было столь болезненным потому, что сломало наше убеждение в том, будто мы знаем правду жизни, будто мы знаем, что происходит, а наши защитники не спят и знают свое дело.

Иногда паранойя может оказаться слишком близка к правде: писать о близком будущем – занятие опасное. Я начал писать «Каталог Катастрофы» в 1999 году. Чтобы обставить первую поездку Боба в Калифорнию и его встречу с жуткими, обезумевшими террористами, я начал копать материалы и выкопал достаточно смутную и фанатичную группу, которая могла бы планировать теракт на территории Америки. Но когда роман впервые увидел свет на страницах шотландского журнала «Спектр НФ» в конце 2001 года, редактор, Пол Фрэзер, вполне разумно предложил мне заменить Усаму бен Ладена и аль-Каиду чем-то менее известным, потому что ВВС США уже бомбардировали холмы Афганистана, и большого будущего у бен Ладена, видимо, не ожидалось. (С другой стороны, я еще легко отделался. Кто же забудет волну триллеров конца восьмидесятых, которые происходили в СССР середины девяностых?)

Что до войны в Ираке, я извиняться не буду. Роман был написан в 1999–2000 годах, а время действия в нем – 2001 год до событий 11 сентября.

По другую сторону повествовательной стены от нашего друга-шпиона стоит наш враг, опасный и разрушительный Другой. Другой приходит под разными личинами, но всегда желает нам зла в той или иной форме. Иногда Другой хочет завоевать и поработить нас, принудить к подчинению религии, идеологии или монархии. Или Другой может просто хотеть сожрать наши мозги, или переломать кости и высосать мякоть. Какой бы ни была его цель, она всегда определяется как фундаментально несовместимая с нашим комфортом и безопасностью. Иногда идеология и отчуждение пересекаются в аллегории: классический фильм пятидесятых «Вторжение похитителей тел» формально показывал пришельцев, но стал очевидной метафорой ужаса Холодной войны перед лазутчиками коммунистов. В то же время «Степфордские жены» сорвали откровенно утопическую маску с конформистской общины, где все в конце концов прошли – на подкожном уровне – чрезвычайно неприятный процесс отчуждения.

В этом суть романа ужасов: он позволяет нам встретиться со своими страхами, вытаскивает бабайку из-под кровати и ставит перед нами в самом пугающем его обличье. (Исход встречи зависит от того, говорим мы о классической трагедии, в которой герой обречен пасть из-за своих недостатков или гордыни, или комедии, в которой ему уготовано искупление; но герой все равно испытывает касание ужаса.)

И в этом суть шпионского романа: он позволяет нам встретиться со своим неведением, устало ощупать слона политики, пока он не затрубит или не наступит гигантской ногой прямо на голову герою. (И снова исход встречи зависит от трагикомических корней повествования, но оно в любом случае выстроено на неведении и обретении знания.)

А теперь нечто совсем другое.

Романный хакер – это не настоящий компьютерный гик, а архетип возрастом в четыре тысячи лет.

Боги-трикстеры не сходят со сцены и ставят в неудобное положение старших с тех самых пор, как первый подросток-подмастерье насыпал перца в штаны старому шаману. От бога-паука Ананси до скандинавского ловкача Локи трикстер является воплощением силы причудливой, любопытной и временами злобной. Наши первые подробные сведения о политеистических религиях пришли от сельскохозяйственных цивилизаций, которые оставили после себя записи. Ранние сельскохозяйственные сообщества были консервативны настолько, что показались бы чуждыми современному человеку: они балансировали на мальтузианском лезвии ножа между производительным избытком и смертоносным голодом. Всякое изменение казалось крайне подозрительным, потому что оно в половине случаев означало бы неурожай и голод. Бог-трикстер превращает изменение в константу; крадет у богов огонь, крадет язык, крадет вообще все, что плохо лежит и не прибито гвоздями, и это он принес нашим предкам большинство полезных инноваций.