Сара Перри - Мельмот [litres]

Повисает пауза, и во время этой паузы вы, присмотревшись повнимательнее, могли бы заметить, как смятение в Тее борется с воспитанностью и как последняя в конце концов побеждает. Она подает ему руку.

– Я Тея, – говорит она. – Подруга Хелен.

Он изумленно смотрит на протянутую ладонь (на пальце у Теи все та же трудолюбивая пчела, забившаяся в глаз серебряного черепа), потом вцепляется в нее обеими руками и так и не выпускает.

– Спасибо, мэм, – благодарит он. – Спасибо. Меня зовут Арнел Суарес.

– Как я и предполагала. Хелен, садись. Мистер Суарес, отпустите мою руку.

Но Хелен не в состоянии сесть. Как она может участвовать в этой демонстрации хороших манер – «да-да, приятно познакомиться, давайте выпьем по бокалу вина и что-нибудь съедим»? Она машинально потирает шрам на предплечье с такой силой, словно именно та маленькая ранка была всему виной, словно все случившееся потом – Роза, спящая в ее кровати, бегство Карела, глубокие тени на стене ее спальни, безжалостный взгляд Мельмот – было вызвано тем, что однажды ночью голодному таракану приспичило ее укусить.

– Это ты? – спрашивает Хелен. Она все еще сомневается, и ее сомнения понятны. Чем этот маленький, съежившийся, тощий старик в разбитых очках и с рваным полиэтиленовым пакетом в руках должен ей напомнить былого возлюбленного? Он не смотрит ей в глаза, он еще ни разу не взглянул прямо на нее.

– Как ты нашел меня? – От волнения она становится надменной. – Как ты смел? Как ты посмел прийти за мной сюда?

Порывшись в пакете, он достает школьную тетрадь. Она вся в грязных пятнах, уголки замяты и закручиваются внутрь.

– Я не знал, где ты, – отвечает он. – Не знал, куда ты поехала. Я не мог ни позвонить, ни написать тебе. И вот что я делал все эти годы. Посмотри. – Он осторожно раскрывает тетрадь. – Это тебе, – говорит он. – Прости, что не получилось лучше. Я хотел показать тебе, каково это. Хотел, чтобы ты знала, на что я пошел ради тебя.

– Но что тебе от меня надо? – роняет Хелен. – Что я могу сделать? Что я могу тебе сказать?

– В тот день, когда меня выпустили, я пошел в БФК. Мамы к тому времени уже не было в живых, а мой брат – юрист, ты же помнишь. Я ему не ровня. И поэтому я пошел в БФК, а потом написал на старый адрес твоей семьи, спросил у них, где ты. Прости. Я просто хотел, чтобы ты увидела.

Он робко пододвигает к ней тетрадь. Нет, Хелен к ней не притронется. И все-таки в том, как растут волосы у него на затылке, в том, как он поправляет очки, есть что-то знакомое, и Хелен слышит свой собственный полный нежности голос с нотками смеха, донесенный эхом спустя много лет: «Братик, пить хочется, принеси мне что-нибудь». Внизу живота, где уже столько лет не разгоралось пламя, тлеют непогасшие угольки. У него на шее, выглядывающей из-под вытертого воротника, Хелен видит родинки. Они ей знакомы. С годами от воздействия солнца они стали толще и грубее. Они вызывают у нее отвращение и в то же время – желание прикоснуться.

– Разрешите посмотреть. – Тея не может скрыть любопытства. Она подтягивает к себе тетрадь и неловкими движениями перелистывает страницы.

Это похоже на студенческий альбом с рисунками тушью и черным карандашом, снабженными комментариями, стертыми, нарисованными прямо поверх старых. Нет, даже больше похоже на альбом, в котором делали эскизы разные люди. Вот соцветия бугенвиллеи, изображенные так достоверно, что лепестки будто выступают со страницы; а вот небрежно набросанный мужчина на корточках, привалившийся к стене и поднявший голову к потолку. Один из рисунков, занимающий целый разворот, на первый взгляд кажется изображением множества копошащихся насекомых, но (Тея наклоняется посмотреть поближе, Хелен невольно заглядывает ей через плечо) на самом деле это вид сверху на десятки запертых в клетке людей, лежащих бок о бок и друг на друге.

– Девятнадцать лет, – говорит Арнел Суарес. – Я сказал им, что невиновен. Но суда пришлось ждать долго. Год. Я отчаялся. Мне уже было все равно.

– А вот это? – спрашивает Тея. Не то чтобы ей не было жаль его, просто сейчас ее мысли заняты другим. Она показывает на одну страницу, потом на следующую: изображенная несколькими штрихами фигура в черном то стоит за зарешеченным окном, то внимательно наблюдает из угла тюремного двора. – Вот эта женщина в углу страницы – и вот здесь, в изножье кровати…

– Да, мэм. – Арнел снимает очки и убирает в карман рубашки. Это движение причиняет Хелен такую острую боль, что она прижимает к ребрам ладонь. – Иногда мы ее видели. Не все заключенные, но некоторые. Когда бывало тяжело. Видите ли, нас было слишком много, еды не хватало, к тому же она была почти несъедобной. Летом она воняла, с каждым днем все сильнее. Кожу то и дело обметывало, нас тошнило. И вот в такие моменты мы видели ее. Она смотрела на нас. Мы просили: помоги нам, расскажи кому-нибудь, каково нам здесь приходится. Но она просто смотрела на нас. Некоторые называли ее Сакси и говорили, что она еще вернется. Сакси значит «свидетельница».

– Что тебе нужно? – перебивает Хелен.

Его руки лежат на столе. На левой, прямо около большого пальца, вытатуирован черный крест, костяшки правой испещрены множеством шрамов, как если бы он часто и подолгу бил кулаком обо что-то твердое.

– Ты ничего мне не должна, – тихо отвечает он. – Мне не нужны деньги. Мне нужно знать, что я сделал правильный выбор. Мне нужно знать, что это имело смысл. Я держался все эти годы только потому, что знал: ты на свободе.

Он смотрит на нее. Его глаза налиты кровью, и веки тоже красные из-за так и не прошедшей инфекции.

– Kuya , – говорит Хелен. – Старший брат…

Слушайте! Что-то ударяется в окно, потом еще и еще раз. Это галки – зоркие, голубоглазые, похожие на нарядных джентльменов – слетают с крыш и карнизов зданий напротив, с берегов Влтавы, с плеч святого Иакова и святого Иоанна, с колокольни, из складок плаща мастера Яна Гуса. Их так много, что они заслоняют собой бледное зимнее солнце, в кафе темнеет, и ярче вспыхивают лампы под куполами из зеленого стекла. Еще один удар о стекло, и полусонные официанты с изумленными восклицаниями подбегают поближе, останавливаются за спинами Хелен и Теи. Все окна сплошь в жирных отпечатках сломанных крыльев. Стекла трещат. В голосе Теи нет ни удивления, ни паники:

– А вот и она. Она идет.

– О… – Потрясенная Хелен вдруг замечает, что ее плечо касается плеча вскочившего с места Арнела, что от страха и неожиданности она инстинктивно прижалась к нему.

– Адая, – говорит Тея, тоже поднявшаяся на ноги.

Смотрите, это и в самом деле Адая – слева от вас, в первом по счету окне, в самой гуще водоворота кричащих галок. Густые светлые волосы кудрявятся над воротником, и на дешевом зимнем пальто из серой шерсти поблескивает золотой крестик. Лицо раскраснелось от холода, и она улыбается в своей привычной застенчивой манере. На секунду исчезнув из виду, она снова появляется во втором окне – где, прижимая ладонь к стеклу, стоял Арнел. Теперь Адая высокого роста, уголки ее алых губ приподняты в радостной, довольной улыбке, а развевающиеся на ветру волосы стали длиннее и почернели. Смотрите, она снова пропала – и снова появилась в последнем окне, у самой двери. Адая, но уже совсем не Адая. Многослойное черное одеяние из тончайшего шелка, в котором путаются перепуганные галки, стелется за ней, как тень, льется в сточные канавы, как пролитые чернила. Она чудовищно высока, и чтобы войти в дверь, ей явно придется наклониться. По исхудалому лицу пробегают тени. Она улыбается.