Raymond Abaddon - Дорога огня

— Даниель? — смаргиваю. Сжимаю кулаки — в ладонь впивается осколок колбы. Черт.

— Советник Тлалок по рангу имел доступ в любую точку Университета. Тварь носит в себе часть его души. Барьер камеры был нацелен запирать именно эту искру, но остальные, наоборот, должны были пропускать ее повсюду, — Байра с шумом втягивает воздух:

— Ты хочешь сказать, пятьсот лет назад, когда Тлалок умер, никто не подумал о возможном побеге? И все это время… мы сами пропускали огромную дыру в безопасности? — он поворачивается к задеревеневшему Кострому.

— Да. Телесный след Советника есть в ключевом сигиле, — я внес его, чудом успев спасти кость, пока зажженное Зарин Аваддон пламя не поглотило скелет.

— Вы ничего об этом не знаете? — Гофолия спрашивает на грани слышимости. Костром сереет. Именно он принимал дела от предшественника и проводил инспекции последние лет двадцать. Я отвожу взгляд. Пусть старик лишь формально числится главным техником, а по-настоящему управляет чародеями Байра — кто-то должен понести наказание за случившееся. Уж точно не смуглый маг, который, сомкнув веки, уже сосредоточился на проверке системы. Советники связаны с защитой Университета на ментальном уровне, им нет нужды спускаться в подвалы к рисункам формул, нырять в их зеркальные сердца — где пропадают ощущения тела и времени, где чары становятся многомерными, перепутанными, полными эмоций живых-мертвых людей. Повожу плечами, прогоняя холод из затылка. Вспоминаю нить Тлалока: дрожащую, истрепанную. Безумие в ней заставляло мысли скакать галопом, швыряло чувства из эйфории в ледяной ужас. Тварь жила в этом столетиями. Отворачиваюсь и вхожу в камеру. Узкая, всего пара метров, и невыносимо белая. Голоса Советников и Хайме отдаляются, стоит приложить руку к выцарапанной на стене формуле.

— Послание твари, — говорит за спиной Сойт Роэн. — Угроза.

В мозгу возникает картинка: ревущее пламя глодает оскаленный череп. Точно так сгорел Тлалок, когда Зарин Аваддон заявила права на Плутона.

— Возможно, — облизываю губы. Или триумф свободы. Прощание. Сожаление об утрате… В зале плещется эхо шагов: маги и Адамон уходят прочь. Проверить, не добралась ли тварь до святая святых — личной библиотеки Совета с хранилищем артефактов.

— Так чье это? — на грани слышимости спрашивает мужчина. Я роняю окровавленный осколок в карман, промакиваю платком порез.

— Нового хозяина твари, — которая зажгла сигил разрыва единым мощным выбросом — словно солнце взошло. Семьдесят пять процентов огня. Недалеко от Висии.

Только он колдовал иначе. Его стихия расцветала в воздухе обманчиво медленно, завораживая переливами золота и киновари. А потом вдруг оборачивалась утробно воющим смертоносным вихрем.

— Что ты собираешься делать? — не отвечаю. Я без понятия.

***

Короткий сон уходит перед рассветом. Еще не открыв глаза, знаю — на часах без пятнадцати пять. Мое время сизых сумерек и стылой тьмы. Выпутываюсь из влажных простыней. Пол холодит босые ноги. Призраком прохожу в мутном, расколотом трещиной зеркале. С трудом открываю рассохшуюся раму окна, дерево крошится под пальцами. На улице холодно и непривычно ярко: горят оранжевым фонари ограды, на заросшей травой дорожке лежит четкая паутина теней. Далеко-близко перекликаются птичьими голосами патрули. Прислушиваюсь, расшифровываю:

— Все спокойно, — чудовище ушло и не вернулось. Растираю скованную напряжением шею. Прижимаюсь щекой к шершавой раме. Слушаю пробуждающийся мир. Голоса людей смолкают, а вот чириканье становится гуще. Воробьи пролетают по сумеречному небу.

— Ученые собираются провести ритуал, — предупредил меня ночью Сойт Роен. — У них осталась плоть твари, от нее несложно протянуть ниточку к созданию.

Сложно потянуть.

Кого из огненных выберут? Мантикора измотан последними исследованиями. Янни слаб. Наас и Нина тем более. Значит, сегодня не повезет Илаю… или новенькой, — мысль отзывается спазмом в шее. Валентин сказал, что дал Зарин монету, зачарованную глушить эмоции, но как поведет себя сила девушки в условиях ритуала и клятвы? Испуга и боли? Что сделает тварь? Воспротивится призыву, задавит магию хозяина до искры? Или охотно вернется в лаборатории — мстить?

Она не станет — в памяти звучат далекие шершавые слова:

— Мне некому мстить. Я уже добралась до Хайме и его шавок. Прокляла — обереги не спрячут. Поэтому они не покидают периметра. Но однажды выйдут, выйдут умереть — когда устанут жить в Университете. Год… два… хоть десять. Неважно. Ваша клетка побольше моей, да только со временем станет тесна. Ты не хуже меня знаешь, Эрлах, как тяжело дышится в этих стенах.

Взгляд цепляется за граффити на ограде: красный глаз и подпись — Саурон. Выше, за витками колючей проволоки, в облетающей листве мигает алым глазок видеокамеры. Я отворачиваюсь и закрываю окно.

— Знаю. И думаю, что пора нам снова встретиться, Плутон.

Поясная кобура с пистолетом, рубашка и брюки ждут на стуле, пока я заправляю кровать — тщательно избавляясь от складок на покрывале. Армейская выучка. Висия всегда наблюдал за мной, легко усмехаясь. Прислонялся к косяку, зевал и приглаживал коротко остриженные волосы. Отводил светлые глаза, когда я начинал переодеваться. Тихо бросал:

— Я к автоматам, — за кофе. А когда я выходил из комнаты, уже протягивал стаканчик. Я обжигался о тонкий картон и горький вкус.

— Я понял от чего у тебя морщинки у рта, — сказал он за два месяца до смерти. Глотнул свой капучино. — Каждое утро ты кривишься, когда пьешь эту дрянь.

— У тебя такая же, — и никаких морщин.

— С молоком и сахаром, — Висия поднял брови. — Гораздо вкуснее. Попробуй, — я попробовал и чуть не подавился. Парень рассмеялся:

— Чего?

— Сколько сахара ты положил? — я поспешил запить сиропную сладость остатками эспрессо.

— Четыре пакетика, — огненный маг улыбался, склонив голову набок. На щеках дрожали солнечные блики. — Мой заряд бодрости. Нелегко, знаешь ли, вставать в пять утра каждый чертов день.

— Ты можешь спать, — я опустил ресницы.

— Оставлять тебя бродить в одиночестве? Ни за что.

— Но ты оставил, — я стою в пустынном холле у жужжащего аппарата. Прослеживаю пальцем ветвистую трещину на стене. После первого и последнего ремонта общежитие быстро начало разрушаться. Стискиваю руку в кулак, чтобы не поддеть ногтями штукатурку, не проверить — нет ли под ней жирной копоти. На мгновение вижу коридор черным, с сожженными в угли дверями.

— Четыре года назад, — Висия вспыхнул, наша комната превратилась в огненный ад. Пожар охватил половину здания. Забрал моего друга и три жизни, искалечил пятнадцать человек. Меня тоже.

Ожоги не в счет, и диагностированная Гийотом депрессия тоже.