Raymond Abaddon - По ту сторону пламени

системе. Но если тварь… Плутон научит тебя управлять стихией — вас обоих научит, — все сразу станет на свои места. А со временем, уверена, мы решим и общую проблему с темными созданиями. Ведь совсем недавно даже оберегов не существовало…

— Если бы ученые не привязались к тварям, нам бы на хрен не сдались обереги, — отрезает Наас.

— Нам с тобой сдались бы, — недоуменно моргает, не сразу понимая. Забыл.

Мы мало отличаемся — сказала тварь. Возможно.

Но не это важно. Главное — не на сколько, а чем.

— Идем! — зовет Тони из темноты парадного. — Мы почти закончили с барьером. Здесь есть горячая вода.

Его лицо белеет на фоне черного проема: умылся. Наас помогает подняться на ноги.

Горячая вода, сок и шоколад. Новый мир кажется вполне дружелюбным, и даже утерянный кусочек прошлого больше не жжется холодом, хоть по-прежнему вынуждает ворошить воспоминания. Значит, завтра станет еще тише, а однажды затрется и исчезнет. Все должно выйти неплохо. Отлично, на самом деле. Что может пойти не так?

***

Огонь свечи. Мягко колеблется, тени танцуют вместе с ним. Золотое тепло — дрожью в кончиках пальцев, раскаленное пятно на ладони. Взмокшие пряди на щеках, дыхание туманом оседает в воздухе. Холодно и жарко. Больно. Как же больно!

— Так не должно быть, ты ведь понимаешь. И не будет. Ты справишься, — голос твари проходится наждаком по нервам. Сжимаю кулак, зажмуриваюсь до черных точек на изнанке век. Ей легко говорить, она вся — морозный сумрак, от загнутых кинжалами когтей до кончиков рогов. Я знаю холод и силу по-птичьи тонких лап. Стискиваю стучащие зубы.

Маленькая свечка вот уже три недели является центром моей вселенной. Но ничего не меняется.

Я не меняюсь.

— Забудь о боли. Огонь — часть тебя. Как дыхание. Если ты задержишь дыхание, почувствуешь боль. Так и сейчас. Отпусти его.

Прячу руки на груди. Кожу дергает и печет. Вытираю слезы тыльной стороной кисти:

— Не могу! Я не понимаю, чего ты от меня хочешь! Огонь обжигает! Это чертова физика!

Я дрожу. Мы в подвале, среди припорошенных пылью коробок и стеллажей, широких колонн. У неподвижного знака. Наверху почти летний зной, но здесь, внизу, черные линии покрыты изморозью. Пахнет горелым и мшистой влагой. Кашляю. Легкие, наверное, черные от подвешенного в воздухе праха. Тварь настояла на этом месте, здесь будет легче, — сказала она. Если сейчас легко, что в ее понимании — тяжело?!

— Злись. Ненавидь меня. Просто дыши, не пытаясь понять механизм. Давай. Еще раз, — со стоном возвращаю руку к огню. Лучше бы не убирала: после передышки ожог взрывается болью.

— Поговори со мной. Скажи, ты же хочешь, — Плутон садится напротив и скалится серебристыми зубами-иглами. Еще бы я не хочу. И говорю.

Все, что думаю о ней, других тварях. О ритуалах, ученых и городе, застывшем во времени. Чертовой свечке и даже Наасе, сбежавшем на пятый день истязаний огнем. Под конец срываюсь в крик и плач. Пламя по-прежнему терзает плоть.

— Хватит.

Осторожно касаюсь ледяного бетона, пытаясь унять боль. Перестать всхлипывать. Как вчера. Позавчера и раньше. Руку рвет агонией. Ноготь на большом пальце оплавился и почернел. Вот, откуда запах.

Чужое дыхание согревает щеку:

— Мы что-то упускаем. Я не могу найти подход к твоей силе. Мне нужно подумать, — гасит свечу мимолетным взглядом. Скотина.

Помолчав, темнота скрипит:

— Отдохни сегодня. Увидимся завтра.

— Стой, — трещат защитные чары. Мрак опустел. Неуклюже поднимаюсь на ноги. На лестнице, ощутив дуновение теплого сквозняка, расслабляю скованные плечи. Кости ломит, колени подгибаются — я просидела так… сколько? С рассвета, когда тварь по обыкновению застыла посередине дороги, противоестественно черная, чуждая солнцу. Звонкая, готовая сорваться с места и исчезнуть от любого моего неловкого жеста. А теперь день клонится к вечеру. Свет меняется: удлинились и остыли тени. Стягиваются под своды заброшенного магазина птицы. Вместо магии, в Отрезке я научилась видеть время.

— Привет, — на крыльце сидит Наас. — Ты сегодня рано.

— Что ты тут делаешь? — пожимает плечами:

— Тони с Каном опять засели за шахматы. Айяка что-то готовит. Скучно. Хотел спуститься к вам, но потом решил не отвлекать. Прогуляемся?

— Да, — сняв куртку, оставляю на ступеньках у входа. Еще горячий ветер пробирается под футболку, путается в волосах. Жмурюсь, подставляю лицо и руки солнцу: пусть прогонит подвальную мерзлоту. Наас нетерпеливо пинает камешки. Золотистый от загара, совсем летний в растянутой коричневой майке и линялых джинсах. А дома сейчас зенит осени.

В молчании неторопливо идем к центральной площади Отрезка. Старые-старые дома вкруг и затопленный цветами фонтан. Алые, вроде маков, переливаются через край широкой каменной чаши и покачивают головками в высохшем бассейне, пробиваются между стыками плит за его пределами.

— Выплеснулись, — прошептала Айяка, когда мы пришли сюда в первый раз. Исследуя город, заглянули в каждый переулок, во многие дома и магазины. Иногда жилые на вид, словно хозяева вышли минуту назад и сейчас вернутся, но чаще заброшенные, разоренные. Слишком скоро стало ясно, что в Отрезке побывало больше людей, чем… чем хотелось бы.

— Ничего себе, — сказал Наас. В квартире над лавкой, где в первый день маги взяли еду, в коридоре ощетинилась ножками стульев полуразрушенная баррикада. На пожелтевших обоях — кровавая штриховка: кто-то обтерся испачканным боком. Затхлый запах. Вспоротая, залитая бурым кровать. Изломанная мебель. Испражнения. Стрелянные гильзы и искореженное оружие. Твари позаботились, чтобы им невозможно было воспользоваться вновь. И о телах они тоже…

— Я не понимаю. Едят они их, что ли? Не едят же обычно, — до красноты растер переносицу рыжеволосый маг. — Да и вообще… зачем убивают? Как? Младшие не способны… и сюда ведь попадают только в слиянии.

— И что? — выгнул бровь Кан. — Думаешь, раз человек слился с одной тварью, прочие просто оставят его в покое? Всегда найдутся создания посильнее, которым захочется развлечься охотой. Но куда деваются тела, и правда, интересно.

Ответ нашелся быстро. Стоило сразу догадаться: по всему чертову городу мертвые деревья царапают небо черными ветками, сухие травы и вьюнки крошатся от прикосновения, и лишь фонтан утопает в молодых цветах.

Айяка, наклонившаяся над краем бассейна, отпрянула так резко, что подвернула ногу и упала.

— Айя! — бросился к ней Тони.

Бордовые стебли и бледные корни туго заплели кости, над рябой вязью гнили — нежные лепестки, трепет волной при малейшем дуновении ветра. Бархатные сердцевины с крохкой угольной пыльцой. Девушка указала на место у самой чаши, где из хватки растений выглядывала нижняя челюсть. Наас палкой вспорол соцветия, выискивая костяные осколки. Выкопал треугольник локтя, оголовок бедренной кости. Ребра. Свод черепа.