Raymond Abaddon - По ту сторону пламени

Стоит позвать, чтобы он понял, кто… но мне не произнести и звука. Снимаю пистолет с предохранителя, проскальзываю между баррикад: лестница наверх перекрыта, но Илай на первом этаже. Я не знаю и — знаю. Остро пахнет снегом и металлом. Сердце колотится в горле. Чертов скрип отмечает шаги. Хаотично наставленная мебель — мешанина столов и стульев — превращает просторный зал в лабиринт. Выпутавшись из очередного тупика, оказываюсь перед острыми гранями барьера.

Невероятно.

Литая тьма.

Иссиня-черная вязь плавится, словно тень от свечи. Заношу руку в сантиметре от колеблющейся нити. Холод лижет ладонь.

— Не трогай, — он выходит из-за загородивших угол полок. Пыльные лучи выхватывают половину лица, забрызганную чужой кровью футболку. Левая рука в боевой перчатке выглядит обрубком.

— Почему?

— Это ранит тебя.

— Огонь не ранит.

Прищуривается:

— Это не огонь.

— В чем разница? Они части целого.

— Они противоположны.

Не отводя взгляда, зажигаю огонек на кончиках пальцев.

Комната в миг оживает, барьер вспухает — точь-в-точь вставшее на дыбы животное. Илай заслоняется от теплого света лушащейся волшебством перчаткой.

Изможденный — кости и мышцы, кожа в лиловых пятнах полопавшихся сосудов. Живой и мертвый одновременно.

— Убери, — почти просит, скривившись, как от боли.

Пламя ныряет внутрь, вычленив скелет пястья. Илай неглубоко и хрипло дышит. Из носа часто капает кровь. Запрокинув голову, парень глядит на меня из-под опущенных ресниц. Темные дорожки расчерчивают подбородок, шею. Спотыкаются о ворот.

Меня бросает в жар.

— Ты больше не можешь использовать огонь? Только тьму? Что они с тобой сделали?

Резким движением вытирает струйки. Этот жест… утро после освобождения твари.

— Ты знаешь, — Илай смеется. Лающий звук повисает между нами, разделив надежней извивающихся чар.

— Все можно исправить, — тени от барьера червями ползают по бледному лицу. Не отвечает, даже не моргает. Но я вдруг вижу.

Илай — искра в коконе смерти.

Едва ли человек.

Вздрагиваю и шагаю назад. Маг бросается сквозь чары, выкручивает руку, заставляя выронить пистолет. Судорожный вдох — и я прижата спиной к жесткому телу. В шею впивается лезвие:

— Я должен отдать тебя им. Вместо себя. Или убить.

— А хочешь? — говорить больно, проглотить слюну еще больнее. — Хочешь? Я убила твоего друга.

— Ты выбрала тварь. Не человека.

— Да. Мне жаль, что пришлось выбирать.

— Почему? Почему она? — горячее дыхание путается в волосах.

— Она спасла меня.

— Она использует тебя.

— А ты нет?

Осторожно накрываю свободной рукой его — с ножом. Провожу по измазанным подсохшей кровью костяшкам и дальше, по холодной коже перчатки. Рывком расстегиваю заклепки, стягиваю до локтя — до бугристых старых порезов. Голос срывается в шепот:

— Ты еще не убил меня. Выбрал отдать им? Думаешь, так купишь себе свободу? Рывком разворачивает, перехватывая за спиной запястья, дергает за волосы. Запрокидываю голову, заглядывая в пульсирующие зрачки за белыми ресницами. От алой радужки осталась лишь тонкая полоска по краю:

— Почему ты не боишься меня?

— Мы одинаковы.

— Нет. Пока нет.

— Ты не ранишь меня сильнее, чем ранили до тебя. Хочешь — убей. Только сам знаешь, каково потом жить с этим.

Дергается: хватка на секунду слабеет.

— Что ты хочешь вспоминать после? Что принесет тебе покой?

Звякает выброшенный нож.

Меня никогда не целовали. Я не представляла, что поцелуют, и — так. Яростно, отчаянно. Вяжущий металлический вкус на языке, его невыносимый запах — снег

и кровь. Больно. Хорошо. Пальцы с нажимом проходятся по позвоночнику. Я обхватываю Илая за шею. Ловлю рваные пряди. Перебираю, сжимаю и тяну, отстраняя. Он выдыхает:

— Можно остаться.

— Нет, — трогаю его запачканный подбородок. — Нет.

— Если мы вернемся, ты скоро изменишься, — в ответ гладит порез на моем горле. — Мы не можем остаться, — мы сойдем с ума в пустом городе.

— Мы не можем вернуться, — Илай прикусывает рваный рот. — Я… я — не могу.

— Мы заключим перемирие. Прошлое длилось двести лет. Твари защитят нас. Мы станем слабее, придется отдавать часть силы, но…

Качает головой:

— Перемирие ничего не изменит. Не… продлится долго. Мы отличаемся от других. Людей. Никогда не будем равными — они не позволят, — Илай мучительно собирает слова в предложения. Хмурится до острых морщинок на переносице. — Им нужны чудовища, с которыми сражаться. Добро и зло: люди и твари. Мы застряли посередине. У нас нет шанса выжить там.

— Нет, пока прячемся и убегаем. Будто твари. Нужно вернуться. Иначе как они поймут, что мы — не чудови… не только чудовища, — что-то ломается в его взгляде. Я говорю — вспоминая, повторяя, меняя, — далекую фразу из детского мультика:

— Оглянись вокруг. Разве ты не видишь? Это огромный, невероятный мир. Здесь найдется место для каждого.

Место и время — миг невесомости перед падением. Слишком зыбко, чтобы прочувствовать, но достаточно, чтобы знать: даже самые противоречивые вещи способны обрести равновесие. Точку, в которой обрываются-сходятся все линии. Пустоту, где зарождается волшебство.

— Пойдем со мной. Твари…

— Твари не тронут меня, — стоило догадаться. — Мне нужно… время. Пожалуйста. Иди. Я найду тебя.

Легко касаюсь обжигающих губ. Отступаю. Илай задерживает мою ладонь на секунду. Медленно подносит к лицу и оставляет еще один кровавый поцелуй: обещание. Он выглядит устало, но уже не пугающе сломанным. Похоже изменилась Плутон, когда я сказала:

— Да.

Я ухожу, не оборачиваясь. Иначе останусь.

Иначе умру.

***

Она ждет снаружи. Вскакивает, втягивает воздух: — Что произошло?!

Замираю, прислушиваясь. Тихо. Очень, очень тихо. — Кажется, все нормально, — слишком тихо, но…

— Твое лицо. Его запах.

О. На ладони поверх шрама — алый мазок. Значит, лицо тоже в его крови. Задираю майку и вытираюсь.

— Еще, — хмыкает и уходит вперед.

— Что с Каном? — поежившись от холодка за лопатками, догоняю тварь. Не оглядываться. Не сейчас.

— Сломал ногу, — Плутон распушает шерсть.

— Сам? Или ты ее сломала? — хихикает — будто пенопластом по стеклу:

— Есть разница?

— Конечно, — цежу сквозь зубы, продолжаю заклинанием: киоск на углу охватывает пламя.

— Ты злишься.

— Они застали нас врасплох. Мы должны были догадаться, подумать, что они могут прийти раньше времени! Почему ты не знала? Ты будто знаешь все на свете!

— Нет. Это не так. Мой источник сказал то же, что было в письме. Я понимаю, ты расстроена, но…

— А ты слишком довольна! — я не должна кричать, но кричу. — Хотя бы попытайся не наслаждаться так явно! Люди погибли! Прояви уважение!