Т. Клайн - Церемонии

За собравшимися за столом друзьями и соседями, за группками детей и стариков он заметил силуэт худощавой и суровой на вид женщины — своей матери. Она разговаривала с тетей Лизой и ее овдовевшей дочерью, Миной Бакхолтер. Обе женщины были наголову выше собеседницы и собирали свои иссиня-черные волосы в плотные пучки на затылке. Лиза была сестрой его покойного отца, и они с Миной почти пугающе походили на него. Широкие крепкие плечи, тонкие поджатые губы, глубоко посаженные карие глаза — такая внешность больше подошла бы мужчине, но создавала неоспоримое ощущение силы.

Мать стояла к Пороту спиной, что было не редкостью последние годы: с тех самых пор, как он закончил библейскую школу и в запальчивости решил покинуть общину. Через какое-то время он вернулся, многое узнав и ни о чем не жалея, но между ними осталась некоторая холодность. Те скупые крохи любви, что еще оставались, росли неохотно, как урожай на истощенной земле.

Но потом Порот вспомнил, что отчасти сам в этом виноват, ведь он вернулся не один. С ним была жена, чужой человек. Пусть она и принадлежала к их вере, но пришла извне и, что важнее, не особенно старалась приспособиться к местной жизни. Нравственные принципы Деборы, разумеется, были образцовыми, воспитание — таким же строгим, как его собственное. Иначе Пороту даже в голову не пришло бы на ней жениться. Но все равно в общине нашлись те, кто считал ее легкомысленной, своевольной и даже опасной. Сомнения вызывала и сама свадебная церемония: их торопливо обвенчал помощник капеллана колледжа, без участия кого-либо из родственников… Да, матери не так-то просто простить нечто подобное, особенно если речь идет о ее единственном ребенке. Порот хотел бы, чтобы она, по крайней мере, не произносила имя его жены с такой неохотой.

В последнее время он начинал подозревать, что суровость его матери каким-то загадочным и необъяснимым образом связана с теми самыми «дарами», из-за которых ее так ценят в общине. Он сам не испытывал к ним особого почтения. Какую пользу они принесли ему? Какую пользу они принесли ей? Иногда казалось, что это особое знание ей вовсе не нужно, не доставляет ей никакого удовольствия. Как человеку, перед которым открыли волшебное окно в будущее — а он лишь зевнул и отвернулся. На протяжении всей свой жизни она видела или ощущала грядущие события — холодные зимы, летние засухи, рождения, смерти и бури, но все это как будто не имело значения. Ничто ее не занимало, ничего не трогало; по крайней мере, ничего в материальном мире. «Нельзя так уж привязываться к земному, — любила повторять она. — Господь не хочет, чтобы мы любили друг друга слишком сильно».

Порот не понимал ее даже раньше, до смерти отца. Иногда казалось, что женщина ведет некую тайную жизнь отдельно от семьи и не интересуется ее делами. Она не разделяла преданности мужа его делу и не проявляла такого же интереса к жизни города, удачным или скудным урожаям соседей или успехам его обожаемого магазина; ее не занимали вопросы покупки и продажи зерна и припасов, прилежные еженощные записи в бухгалтерской книге или вечерние молитвы о наставлении. Отец подходил к служению Богу и общине с такой же прилежностью, как к ведению отчетности. Но даже пока он был жив, мать нередко становилась рассеянной и холодной, как будто прислушивалась к далеким голосам или размышляла о каком-то полузабытом сне.

Даже тогда другие члены Братства относились к миссис Порот настороженно, хотя и хвалили на все лады ее благочестие. Многие явно до сих пор считали ее какой-то прорицательницей и были уверены, что Господь наградил ее даром ясновидения. Сам Порот не представлял, насколько обширны на самом деле способности его матери, он лишь знал, что не унаследовал ничего подобного. И, пожалуй, был этому только рад. Все равно, наблюдая теперь за стоящей в темноте женщиной, — лицо, как обычно, повернуто прочь от него, лунный свет холодно поблескивает в волосах, — он мысленно перебирал в уме все, что означает для него эта ночь, и желал, чтобы мать подала хоть какой-то знак одобрения, произнесла хоть слово благословения.

Но все это ему придется получать от других.

И ждать долго также не придется. Порот заметил, что гости примолкли. Все смотрели на седоволосую женщину, сестру Кору Гейзель, вставшую во главе стола. В руках она держала что-то, невидимое окружающим.

— Мы люди простые, — начала она, оглядывая знакомые лица. — И я не мастер говорить речи. Все знают, что эта ферма слишком долго стояла пустой, с тех самых пор, как Энди Бабер бросил пахать, и нам всем в радость, что эти земли снова пошли в работу. Но, наверное, никто так не радуется, как мы с Матфеем. Мы же живем тут, рядом по дороге, и раньше иногда чувствовали себя как бы на отшибе, так что… Приятно снова иметь соседей! — Остальные рассмеялись и закивали. — Так вот, раз мы их ближайшие соседи, и вряд ли кто-то еще это сделает, мы решили отдать Сарру и Деборе наш венок. — Она подняла к свету высохшую и съежившуюся гирлянду из кукурузного стебля: два початка, несколько старых цветков-метелок и беспорядочная масса листьев. — Он из обильного урожая, прошлым летом Господь был щедрым. Без венка сеять нельзя, это всякий знает. Надеемся, он принесет нашим молодым соседям удачу. — С серьезным видом, как будто короновала королеву, Кора положила венок на верхний луч звездного каравая.

Все, включая его мать, выжидающе посмотрели на него. Порот сообразил, что ему придется что-то сказать. Он откашлялся.

— Брат Матфей и сестра Кора оказали нам честь, и я уверен, что Господь вознаградит их за жизнь без соседей. Мы благодарим Его за хлеб, что лежит перед нами; благодарим и тех, кто его приготовил. Он приготовлен из покупного зерна, но благодаря вам всем в следующем году мы уже будем готовить из своего.

— И сеять вовремя! — добавила Дебора. Она сменила сестру Кору во главе стола. Женщина держала в руках длинный хлебный нож. Красные отблески костра отражались на зазубренном лезвии и в ее глазах.

— А теперь, — торопливо сказал Порот, — давайте склоним головы и молча помолимся. — Он замер, прикусив губу и закрыв глаза, но услышал только голос одного из детей, отгоняющих от мешка с зерном какого-то вредителя.

Наконец он поднял голову. Вмешательство Деборы отвлекло и смутило Порота; в его сердце не нашлось места для молитвы. Он беспокоился, не заметили ли этого остальные, но все задумчиво смотрели на хлеб, как будто погрузившись в воспоминания. За ним наблюдала только Дебора и, из-за костра, — семь пар немигающих круглых глаз. Порот заметил их только теперь.

— Как эти-то умудрились выбраться из дома? — спросил он, придвигаясь ближе к жене и кивая на кошек.

Дебора пожала плечами.