Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

Мотель был маленьким — всего один этаж, представляющий собой ряд одинаковых дверей и квадратных окошек вдоль внутренней стены здания в форме буквы «Г». Перед зданием располагалась пыльная парковка. Бассейна не было. Уокер слышал, что прежде здесь имелся бассейн, но из-за проблем с поддержанием должной чистоты воды владелец предпочел засыпать его песком. Теперь на этом запущенном прямоугольнике росло несколько кактусов и колючих кустарников, — впрочем, они явно чувствовали себя здесь неуютно.

Горничная, сморщенная старушка лет семидесяти пяти, не меньше, с первого же дня приезда Уокера прониклась к нему доверием и без устали повторяла: «Здесь с землей что-то не то, и вода тоже никогда не была хороша. Покудова вы здесь, покупайте воду в бутылках для вашей семьи, особливо для детишек». Но Уокер заставлял всех своих пить прямо из ржавых кранов, потому что именно этой воды требовало его тело. Его кровь.

Пожалуй, нигде за последние годы Уокер не чувствовал себя так комфортно, как в «Перекрестке». Он с удовольствием пил воду и вдыхал сухой воздух пустыни, позволяя ему наполнить легкие до отказа, пока не ощущал едва уловимый, но безошибочно узнаваемый запах упадка, который — он всегда это знал — витает в этой местности. По ночам он бродил босиком вокруг мотеля и наслаждался тем, как идущий от земли холод проникает глубоко-глубоко под кожу. Он бродил босиком вокруг мотеля и в самые жаркие дневные часы, хотя раскаленный песок так больно жалил подошвы, что из глаз в конце концов начинали течь слезы.

У Энджи вошло в привычку каждый день донимать его вопросами, сколько им еще придется торчать в «Перекрестке». Уокеру это надоело, и как-то он дал ей легкую пощечину. Ему на самом деле не хотелось этого делать (впрочем, нельзя сказать, чтобы ему не хотелось этого не делать), но такой поступок казался необходимым, а Уокер всегда делал то, что считало необходимым его тело.

В этом был весь Уокер — он мог принимать людей, а мог их отталкивать от себя. Энджи не являлась исключением. Тело подсказывало, когда наступало время заняться с ней сексом, и оно же говорило ему спрятать ее таблетки, чтобы можно было зачать ребенка. Самому Уокеру все, что касалось супружеских отношений и отцовства, было безразлично.

— Мы четверо останемся здесь, в «Перекрестке», до тех пор, пока мне не сообщат о новой работе. Я разослал резюме и теперь получаю хорошие отзывы.

Она ни разу даже не поинтересовалась, каким образом он мог «получать хорошие отзывы», торча в этой богом забытой дыре. Он никогда никому не звонил. Но Энджи и не думала расспросить его подробнее. Она была тупая как корова.

Каким-то образом Уокеру удалось убедить ее, что мотель «Перекресток» является для них сейчас самым подходящим местом обитания. Отсюда они могли направиться в Нью-Мексико, Аризону или Юту, а могли развернуться и двинуть назад в Денвер. Можно было бы даже вернуться домой, в Вайоминг, если бы вдруг возникла острая необходимость снова оказаться в этом штате. Правда, для того чтобы поехать хоть куда-нибудь, пришлось бы приобрести новую машину — их старая еле-еле доползла до «Перекрестка», после чего буквально развалилась на части. «Но у нас есть масса вариантов» — так он говорил Энджи. Лгал, конечно. Она была глупой коровой и самую глупую вещь в своей жизни совершила, когда влюбилась в Уокера.

На четвертый день их пребывания в «Перекрестке» Уокер сделал интересное открытие. Он постоянно что-то вырезал ножом из дерева. Не потому что питал к этому занятию любовь — просто всегда так делал. В этот раз он отыскал подходящую деревяшку и отправился на тот прямоугольный участок, где росли кактусы и где прежде находился плавательный бассейн. Уокер называл его «невидимый плавательный бассейн», а иногда — просто «бассейн». Там он уселся на песок, скрестил ноги и принялся обрабатывать деревяшку, не обращая внимания на палящее солнце, лучи которого нещадно жгли ему голову, точно к ней поднесли раскаленный утюг. Он уже наполовину вырезал фигурку — голова в форме банана с неглубокими впадинами глаз и рваной раной рта, — когда рука его вдруг дрогнула, нож соскользнул с дерева и распорол ладонь. Движение это было неторопливым, явно преднамеренным и безразличным к последствиям.

Некоторое время Уокер просто смотрел, как кровь сначала медленно капает с руки, а потом уже льется струей на песок, и только тогда остановил кровотечение, оторвав кусок ткани от подола рубашки. Кровь тем временем сгустилась, почернела и разделилась на четыре рукава, текущих в разных направлениях. Затем каждый из этих потоков затвердел, сократился в размерах, они одновременно оторвались от земли и превратились в карикатурные четыре ноги, пытающиеся нести округлое, образованное из крови тело. Вот оно попыталось вырастить себе голову со сверкающими глазами, но внезапно вся эта масса рухнула и расплылась на песке в бесформенное пятно.

«Пока недостаточно сильное, — подумал он, — но все еще переменится».

Б о льшую часть последующих нескольких дней Уокер провел, сидя в старом шезлонге, который он поставил позади здания мотеля. Обшивка шезлонга выгорела со временем и во множестве мест зияла прорехами — через них наружу вылезала потерявшая первоначальный цвет набивка, напоминая внутренние органы раздувшегося трупа утопленника. Пахла эта штуковина гниющими морскими водорослями — что удивительно, ведь здесь было так сухо, а самыми большими «водоемами» были лужи, остающиеся после мытья автомобиля, — но Уокер всегда находил этот аромат приятным. Ему он казался самым древним запахом на Земле, тем запахом, который, должно быть, учуяли ящерицы, когда впервые выбрались из океана на сушу.

Он установил шезлонг таким образом, чтобы можно было наблюдать пустыню, которая раскинулась позади мотеля, вдаль от шоссе, проходящего через юго-западные районы штата Колорадо и убегающего дальше на запад. Пустыня была такой же ровной и однообразной и такой же безукоризненно светлой или безукоризненно темной, как океан, — зависело это от времени суток и от местоположения солнца и луны. Столь многое зависело от этих факторов, а также от тех тварей, что ждали за пределом, — намного больше, чем подавляющей части человеческих существ суждено когда-либо узнать.

Где-то там, в глубине этой пустыни, на самых дальних ее рубежах, которых только мог достичь самый острый человеческий взор, лежали затененные песчаные дюны и вышедшие на поверхность пласты каменистых пород, древние конусы пепла и меса — высящиеся на фоне неба холмы с плоской вершиной. Уокеру никогда не доводилось бывать в подобном месте, но именно оно преследовало его в снах б о льшую часть жизни.