Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

Когда они только заселились, мотель был практически пуст — в нем проживала лишь пожилая пара, съехавшая уже на следующий день. Однако за последующие дни «Перекресток» обрел новых постояльцев, которые прибывали как поодиночке, так и целыми семьями. Первое время их почти не было заметно, так как по большей части появлялись они ночью, но в последнюю пару дней в мотель хлынул настоящий поток, и к концу недели в «Перекрестке» яблоку было негде упасть. Впрочем, еще большее число людей останавливалось прямо на парковке или же на свободных участках вокруг здания. Одни приходили пешком с рюкзаками за спиной и ставили палатки — от одноместных до больших армейских, другие приезжали на машинах и в них же ночевали. Новые постояльцы мотеля, невзирая на многочисленность, вели себя достаточно тихо и б о льшую часть времени оставались кто в своих комнатах, кто в палатках. Иногда они как бы невзначай собирались небольшими группками и вели меж собой негромкие беседы. Многие, казалось, не имели какой-то особой цели, однако некоторые из пришельцев часами глядели на раскинувшуюся позади мотеля пустыню, на дрожащие в горячем мареве едва угадываемые очертания далеких дюн и меса.

— Почему они все собрались здесь? — решилась наконец задать вопрос Энджи.

— Они принадлежат к какой-то странствующей религиозной секте. Здесь они недолго передохнут и отправятся дальше. Так мне говорили.

В первый раз на ее лице появилась тень сомнения в правдивости очередной импровизации Уокера, но вслух Энджи ничего не сказала.

По мере того как в «Перекресток» прибывало все больше народу, сын и дочь Уокера становились все более подавленными и в конце концов превратились лишь в жалкие тени прежних самих себя. Медленно бродили они в толпе вновь прибывших и внимательно разглядывали каждого, но ни с кем не заговаривали, даже если кто-нибудь обращался к ним с вопросом.

Так продолжалось день или два, и, хотя Уокер примечал среди пришельцев повышенную нервозность, постоянные беспокойные телодвижения и бессмысленные перешептывания; хотя от ощущения огромной энергии, сконцентрированной, точно в закупоренной бутылке, в «Перекрестке», его собственные нервы неожиданно для него тоже расшатались, взрыва не происходило, так же как не было и заметных проявлений насилия. Некоторые казались буквально парализованными. Один молодой человек с темной бородкой простоял два дня, прислонившись к стене мотеля, и — Уокер готов был в этом поклясться — ни разу за все это время не пошевелился. Щеки его сделались ярко-красного цвета и покрылись волдырями.

Уокер обратил внимание, что чем дольше люди находятся здесь, чем больше общаются между собой и словно бы впитывают в себя частички другого человека, тем больше они кажутся похожими друг на друга, на него и на его детей, будто в «Перекрестке» собралась после длительной разлуки большая семья. Уокер гадал: если он нанесет одному из постояльцев мотеля ранение, будет ли его кровь так же двигаться, как его собственная? И он почти не сомневался, что будет.

Этим утром он совершал свою обычную прогулку босиком возле «невидимого бассейна». Почему, несмотря на палящий зной, на его ступнях не появлялись ожоги, Уокер не представлял — ему это было даже неинтересно. По пути он повстречал пожилую женщину, припавшую к земле, будто большая обезьяна. Сначала ему показалось, что женщина напевает про себя, но, приблизившись, он понял: она что-то говорит низким голосом, быстро и практически нечленораздельно. Похоже было на немецкий, однако Уокер подозревал, что, кроме самой старухи, никто другой этого языка понять не сможет.

Вскоре Уокер осознал, что уже некоторое время ощущает висящую в сухом, горячем воздухе тошнотворную вонь. Оглядевшись по сторонам, он увидел, что те постояльцы «Перекрестка», которые решили остановиться не в убогих номерах, а на улице, все находятся на ногах и медленно бродят вокруг. Когда он приблизился к ним, то сразу же понял, что они-то и являются источником ужасного запаха.

К Уокеру подошла высокая женщина с длинными черными волосами.

— Вы мне кажетесь знакомым, — еле слышно произнесла она и подняла руку, словно намеревалась дотронуться до его лица.

Уокер проворно отступил назад, и не столько из-за того — как он разглядел вблизи, — что одна щека во всем остальном красивого лица женщины частично казалась точно оплавленной, а потому что вообще избегал физических контактов с чужими людьми. Он понимал, что это глупо, так как всегда был одиночкой среди чужаков. С его точки зрения, Энджи, конечно, относилась к чужакам, да и его дети, Джек и как-там-зовут-эту-девчонку, тоже.

Внезапно за спиной женщины появился мужчина в годах и с ним мальчик, вся кожа которого пузырилась, пораженная каким-то недугом. Уокер бросился бежать от них и угодил в самую гущу толпы. Его окружил лес рук с искривленными пальцами, которые пытались вцепиться в него; волдыри лопались на их огрубевшей, будто бы обожженной коже. Он все же сумел ужом проскользнуть мимо всех этих людей, но при этом перепачкался в их выделениях.

Уокер пришел в замешательство от своей брезгливости. Неужели он так уж отличается от них? В их глазах, заметил он, мелькают знакомые мрачные образы — как отражения вечно видоизменяющихся жизненных форм. Несомненно, он больше не был одинок в этом мире. Во всех этих людях Уокер наблюдал не просто знакомые, но — он мог бы в этом поклясться — родственные черты. Осознание этого факта пробуждало в нем чувство тревоги, даже приводило в смятение.

Сам Уокер был полукровкой, результатом скрещения двух несхожих биологических видов, но и все эти постояльцы мотеля были такими же. Он сомневался, знал ли кто-нибудь из них своего отца. Его собственные дети были им кровной родней, но они, по крайней мере, знали, кто их отец.

Двое знакомых детей вышли из толпы и уставились на Уокера. Лица их претерпели трансформацию с той поры, когда он видел их последний раз. Внезапно он испытал чувство непостижимой утраты, понял, как ему будет не хватать близости этих мальчика и девочки (хотя они и не были никогда особо близки), не будет хватать привычного человеческого мира пикников солнечным воскресным днем, — теперь это навсегда осталось в прошлом.

Следом появилась Энджи — забрать детей назад. Она издавала глухое, немелодичное мычание — точь-в-точь обезумевшая корова, — и Уокер нанес ей несколько ударов, молча, хладнокровно, вмиг налившимися свинцовой тяжестью кулаками. Энджи оставалась его единственной надеждой, последней дверью, через которую можно было вернуться в привычный человеческий мир, и он захлопнул ее, решительно и бесповоротно. Ее дети взирали на происходящее с бесстрастностью каменных истуканов.