Аарон Драйз - Падшие мальчики

Он задыхался, глаза покраснели от слез.

Деревья шелестели на ветру, верхушками царапая серое брюхо неба. Утро было мрачным, как и положено в этой части света.

На мужчине был окровавленный фартук, щеки перемазаны грязью.

Несколько минут спустя у него за спиной хлопнула задняя дверь. Медленные, легкие шаги приближались. Раздалось пение, тихое и фальшивое.

— Бродяжку подвез, что как пчелка мила, осталась со мной, хоть весь мир обошла…

Шаги остановились, и на плечо невысокого мужчины опустилась ладонь. Гладкая, не из тех, что встречаются у фермеров да лесорубов: она занималась другими, более сложными вещами. Однако в это мрачное утро на руках мужчин оказались мозоли, оставленные совместным делом. На протяжении пяти дней они работали над девушкой.

— …в двух старых сумках много вещей, прочь — мимо потрясенных людей…

Солнце пряталось за тучами, поэтому высокий мужчина не отбрасывал тени, но его друг, все еще на коленях, почувствовал ее. Они стояли так несколько минут, напевая, прислушиваясь к новому утру, наступающему не для всех. Пошел дождь.

— …по дороге пустой мчим с ней вдвоем — с той, что мир обошла, чтоб увидеть мой дом…

Из дома высокого мужчины позади них телевизор заливался трелями утренних мультфильмов. Криков больше не было.

— …где теперь только беды, неудачи и рок, где тоска и болезнь ждут за каждым углом, старых улиц изгиб не узнает никто — мир безумных бродяг, что презрели закон…

Стэйси стала жертвенным агнцем, месивом из крови и костей в шерстяном свитере. Высокий мужчина прекратил петь и улыбнулся. Облизал губы, сухие и потрескавшиеся. Тело гудело, как провод под напряжением, голова кружилась.

Стэйси. Ему хотелось произнести ее имя вслух, но он не посмел. Она была архитектором, как и он. Вот только мужчина перепроектировал ее для своих целей, для Прощения. У ее имени была своя текстура, свой особенный привкус. Невинность и строгость. Шоколад, превращающийся в уголь.

В горле собралась мокрота, и он проглотил скользкий комок.

Двух мужчин окружали деревья — не осуждали, не глазели. В этом прелесть природы: от нее всегда можно ускользнуть. С людьми сложнее. Пожалуй, деревья даже были их союзниками. Скрывали некоторые вещи. Например, их самих. И все же забывать об осторожности не стоило.

Крысы шныряли в кустах в дальнем углу двора. Блестящие черные глазки, рыжевато-коричневый мех, в котором запутались листья. Их пронзительный писк резал слух. Крики Стэйси звучали приятнее. Высокий мужчина не знал почему. Возможно, из-за того, что он был благодарен ей за жертву, а к крысам не испытывал ничего, кроме презрения.

Вредители… мерзкие твари. Эти ублюдки могли прогрызть что угодно своими острыми как бритва зубами; хуже того, они слишком глупы, чтобы бояться установленных им ловушек или отравленной приманки в темных и сырых уголках дома. Он слышал, как крысы сновали в стенах по ночам, так близко, словно копошились в его голове. Он не знал, как они туда пробрались. Крысы пронырливы.

Руки высокого мужчины дрожали не из-за утреннего холода — от возбуждения. Он вспомнил ресницы Стэйси, как они касались его ладоней, после того как он выдернул их, все до одной. Дерг, дерг.

— Она страдала, — сказал толстый убийца. Его дыхание пахло никотиновой жвачкой. И бойней.

— Ага. — У высокого мужчины был легкий южный акцент, смягченный годами жизни в штате Вашингтон.

— Никогда не думал, что буду чувствовать себя так ужасно.

— Ага.

Высокий мужчина протянул другу сигарету и зажигалку за пятьдесят центов, которые купил в «Заправке и продуктах Кена». Сам он не курил, и «Кэмел» купил только ради своего товарища. Он знал, что они ему понадобятся. Сегодня больше, чем когда-либо.

Окровавленные, черные из-за земли пальцы поднесли язычок пламени к кончику сигареты. Невысокий мужчина выплюнул жвачку и затянулся. Легкие наполнились дымом. Дрожь удовольствия лишний раз напомнила, что решение завязать было глупым. Невысокий мужчина помедлил, посмотрел на крыс, снующих среди деревьев, и выдохнул. Вспомнил о жене, спящей дома. Сердце болело от тоски в унисон с ноющими костяшками пальцев. Артрит.

— Не переживай, — сказал высокий мужчина с еле заметным акцентом, поднял руку и раздавил комара — на ладони осталось красное пятно в форме звезды. Надо купить спрей от насекомых. Сейчас ведь самый сезон. — В следующий раз будет чище.

9 июня 2008 г.

Сидней, Австралия

Школьники обводили себя на асфальте обломками мела, их смех тонул в раскатах грома. Листья кружили вокруг ранцев, танцевали на ступеньках библиотеки. Вскоре школьникам надоело, смех стих. Они встали, потянулись и ушли, оставив за спиной несколько разноцветных контуров.

Одиннадцатилетний Ной Дикинс наблюдал за ними. Сумка болталась у него на плече, поднятый воротник защищал горло от ветра. Его нежно-кобальтовые глаза следили за одноклассниками, пока те не ушли. Мимо с грохотом проезжали машины и грузовики, и земля дрожала у него под ногами. Он разглядывал лица водителей и пешеходов, пытающихся перегнать надвигающуюся бурю.

Бабочки, трепеща крыльями, бились и падали у него в животе. Почти стемнело.

Он жил в четырех кварталах отсюда, но ждал у входа в библиотеку рядом со школой. Мать Ноя собиралась заехать за ним по дороге с работы и отвезти в магазин, чтобы купить ему новую пару ботинок. Нынешние совсем износились: искусственная кожа цвета неба над головой местами сильно протерлась.

Три часа дня. В любой другой день он бы уже затерялся среди стеллажей библиотеки или сидел за компьютером. Но не сегодня. Те вещи, что раньше были важны, теперь не имели значения. Он отпустил их, одну за другой. Еще утром Ной выпустил ручного мышонка из клетки. Это было нелегко. По щекам у него катились слезы, когда он взял Сержанта Саб Зиро в руки в последний раз, чувствуя, как крохотное сердечко бьется под гладкой блестящей шкуркой, и опустил на дорожку за домом. Сержант Саб Зиро сидел на неровных терракотовых плитках больше минуты, вглядываясь в огромный мир, и после того, как Ной его подтолкнул, бросился в сад.

Ной гадал, каково это будет — жить одному, без родителей, которые указывают, что делать или где быть. В доме, где он устроит беспорядок, сможет топать по ковру в обуви и бросать рюкзак где пожелает. В доме, где горы грязной посуды будут громоздиться до потолка и в гостиной будет стоять палатка для ночевок.

По правде сказать, у Ноя почти не было друзей — настоящих. Так что в палатке он будет жить один. Ной плыл по течению: вызывал симпатию, но не был ничьим лучшим другом. Кроме того, ему нравилось одиночество, он не любил выделяться. Но так было не всегда.