Джон Лэнган - Дом окон [litres]

– Хорошо, – ответила я. – Роджер живет в своей фантазии.

Меня так и подмывало фыркнуть «Да ну?», но я сдержалась.

– Так что же будет дальше?

Доктор Хокинс развела руками.

– Не могу сказать точно. Пожалуйста, не забывайте, я мыслю гипотетически.

– Я понимаю, – сказала я. – Но я хочу услышать ваше мнение.

– Маловероятно, что Роджер сможет в одиночку справиться с этой фантазией. Я бы сказала, маловероятно в значении «невозможно». Судя по тому, что вы мне рассказали о состоянии его рабочего кабинета, он уже слишком многое вложил в созданный им сценарий, чтобы отказаться от него, не прибегая к помощи профессионала.

– Что, если он откажется от этой помощи?

– Фантазия будет продолжаться. Она может длиться долгое время, прямо пропорциональное тому, которое Роджер будет способен отрицать тщетность своих попыток связаться с Тедом. Со временем такие попытки могут привести к депрессии. Собственно, я бы сказала, что наверняка к ней приведут. Или могут вылиться в саморазрушающее поведение, которое я упоминала: алкоголь или наркотики. Вероника, я понимаю, как тяжело вам такое слышать, но, если не вмешаться сейчас, вашему мужу не станет лучше. На данный момент для него все это не может хорошо закончиться. Нельзя терять ни минуты. Разум – это тоже орган; чем раньше обнаружится проблема, тем легче ее лечить.

На этом наша консультация закончилась. Пока я выписывала чек, я спросила ее:

– А если бы я вам сказала, что считаю, что в фантазии Роджера что-то да есть?

– Что вы имеете в виду?

Я оторвала чек из чековой книжки и протянула его доктору Хокинс.

– Что, возможно, Роджера на самом деле преследует призрак его сына.

Она молча заполняла квитанцию, но я слышала, как крутятся шестеренки у нее в голове. Отдав мне квитанцию, она ответила:

– Тогда я бы сказала, что вы потворствуете воображению своего мужа. Возможно, из-за того, что чувствуете себя виноватой; считаете, что стали причиной последней ссоры Роджера и Теда. Я бы подчеркнула, что фантазия Роджера – всего лишь фантазия. Я бы повторила, что ситуация может закончиться очень плохо, и настоятельно бы порекомендовала вам самой обратиться за консультацией как можно скорее. Не хотите записаться на следующий прием?

– Нет, спасибо, – ответила я, складывая квитанцию в сумку.

– Вы уверены?

– Нет.

– Вероника, – начала доктор Хокинс, – не поймите меня неправильно, но мертвых стоит бояться. И я сейчас не о летающих белых простынях. Я говорю о потерях, и как они нас травмируют. Мертвые алчны. Всегда ненасытны. Они готовы забрать все, что мы можем им предложить, и этого все равно будет мало. Всегда будет мало. Двадцать лет назад моя сестра умерла от лейкоза, и я до сих пор скорблю о ней. Мертвые никогда не будут счастливы. С ними невозможно достигнуть какого-то загадочного понимания. Такое встречается только в фильмах и плохих книгах по самосовершенствованию. Прошу прощения за то, что мне пришлось прибегнуть к метафорам, но, надеюсь, теперь моя точка зрения вам ясна. Оставьте мертвых в покое и позаботьтесь о своей собственной жизни.

– А если мертвые только препятствуют этому? – спросила я.

– Для этого и существуют психиатры, – ответила она.

«А еще для того, чтобы сдирать по сто пятьдесят баксов в час», – думала я по дороге домой. За исключением слов доктора Хокинс о покойных в самом конце нашей встречи, я не услышала ничего удивительного или интересного. Не нужно быть дипломированным врачом, чтобы связать созданный Роджером сценарий с его потребностью разобраться в своих «противоречивых эмоциях». Как и не требуется большого ума, чтобы понять, что в своих действиях я, скорее всего, руководствуюсь чувством вины. Если уж на то пошло, то и без ученой степени понятно, что покойники беспощадны; хотя стоит отдать должное доктору Хокинс: эта мысль меня зацепила. Знаю, знаю. Чего я там сидела, если мне так не понравилось? Почему терпела до конца сеанса? Главным образом потому, что я хотела быть уверена, что этот вариант мне точно не подходит. Если бы случилось что-то еще, я бы не хотела сокрушаться: «Ах, если бы только я могла с кем-нибудь поговорить!» Но я нашла специалиста, ее совет оказался бесполезным, и я могла двигаться дальше.

Я хочу, чтобы ты понимал: я не отрицала того, что чувство вины – и Роджера, и мое собственное, – имело влияние на все происходящее с нами. Но оно было не единственным фактором. Поразмышляв над версией Роджера еще три дня, я не смогла прийти к определенному мнению. Если согласиться с тезисами, то теория была вполне логичной, но в том-то и дело, что я не могла с ними согласиться. Вдруг Томас Бельведер все-таки столкнулся с чем-то необычным в то лето, которое он провел в Доме? Конечно, поиск конкретных подтверждений привел меня в тупик, но нельзя же было полностью исключать эту возможность. Кто знает, что могло произойти в доме за эти годы, десятилетия? Да в нем, ради всего святого, жили студенты в шестидесятых. И с чего это Роджер взял, что в моей жизни не найдется объяснения произошедшему? Я тоже потеряла ребенка. Может, это его душа пытается связаться с нами. Учитывая все, что произошло между Тедом и Роджером – и между Тедом и мной, – призрак Теда представлялся более правдоподобным, чем призрак моего ребенка или какое-нибудь привидение, поселившееся в доме. Но я никак не могла отделаться от убеждения, что объяснению Роджера чего-то решительно недоставало, будто он упустил из виду самое важное и основное. Не скажу, что разделяла пессимизм доктора Хокинс по поводу мертвых, не совсем, но… Был Роджер, уставившийся в никуда, и его слова: «Ты опозорил и опорочил нашу семью», «Я отрекаюсь от тебя; я отказываюсь от тебя».

Да, мне и в голову не пришло, что рассказ Роджера кажется неполным, потому что он умышленно опускает некоторые детали… Но об этом позже.

Я дошла до лужайки. Остановилась и бросила взгляд на огромное здание, которое я считала своим домом; на это здоровенное место, где произошли важнейшие события моей жизни. Их было не так уж и много, и, я уверена, намного меньше, чем у Роджера, но достаточно, чтобы я ощущала с ним связь. Хоть и неприятную. Стоя там, у Дома, глядя в вечернее небо, на буйство белых облаков и отражение бронзового солнца в окнах, я думала о Роджере: как он проходил или пробегал мимо, останавливался, окидывал его взглядом, пока его пространственную сущность не сменяла временна́я, и перед ним возникал дом, в котором жили воспоминания о Теде.

Позади меня пронеслась и просигналила машина. Я подскочила и оглянулась. Это был Ламар, священник Нидерландской реформатской церкви, на своем «Сатурне». Я помахала ему в ответ и проводила его взглядом дальше по улице, до его дома рядом с церковью. К счастью, находилась она не близко, и он не стал останавливаться и спрашивать, чем я занимаюсь, потому что ответа у меня не было. Воображаю фантазии своего мужа? Интересно, если бы доктор Хокинс проехала мимо и заметила, как я стояла и рассматривала дом, выпрыгнула бы она из машины, чтобы оказать мне экстренную психологическую помощь на месте? Как там шутка? Мы не сходим с ума – мы из него вылетаем? Я направилась к входной двери.