Джон Лэнган - Дом окон [litres]

– С чего ты это взял?

– Нет никаких сомнений, что наша, выражаясь твоими словами, Общая Странность имеет сверхъестественную природу. Я рассмотрел все рациональные объяснения, и ни одно из них не представляется мне удовлетворительным. Учитывая сверхъестественный характер произошедшего, мы должны поставить перед собой вопрос о его первопричине. Наиболее очевидным виновником является Дом; однако, погрузившись в его историю, я вскоре убедился, что зашел в тупик. Я не ошибусь, если предположу, что твое более глубокое исследование подтверждает мое заключение?

– Я не обнаружила ничего стоящего.

– Как только мы исключили Дом, наш взгляд должен обратиться на тех, кто испытал Странность. Ничего из твоей короткой жизни не могло бы стать объяснением случившегося, потому единственным оставшимся вариантом являюсь я. Что в моей жизни подойдет под определение сверхъестественного? Только одно: Тед.

Доводы он излагал в той же манере, с какой высказывал свою интерпретацию отрывка из книги. Я ответила:

– И ты думаешь, что Тед… пытается с нами связаться.

– Именно.

– Зачем?

Быстрый, как пролетающая за окном птица, взгляд, в котором боль смешалась со страхом, промелькнул в глазах Роджера.

– Потому что, милая, – произнес он, – я – его отец. Разве он не хотел бы связаться со мной?

Момент настал.

– Кажется, – начала я, – в вашу последнюю встречу ты отрекся от него.

Его передернуло:

– Да, отрекся.

Я молчала.

– Я совершил ошибку, – наконец, сказал Роджер. – Во мне говорила злость.

Знаешь, мы ведь тогда впервые заговорили о его отречении от Теда. Не говоря уже о том, что тогда он впервые признал свою ошибку. Пожалуй, при других обстоятельствах это стало бы важным событием. Тогда оно, конечно, было значительным, но его значение затмевалось контекстом ситуации. Я сказала:

– Ты был зол. Может, Тед это знал. Но ты так и не забрал свои слова обратно. Тед решил, что больше ты не считаешь его своим сыном. Я не хочу тебя обидеть, но с чего бы ему думать по-другому? Откуда он может знать, что он может обратиться к тебе – к нам?

Нахмурившись, Роджер ответил:

– У меня с Тедом есть незаконченное дело.

– Ну, – ответила я, – может, и есть. Но я не… Не знаю, лично я так не думаю. Тогда к чему приплетать меня? Или Тед пытается связаться со мной, заставляя меня чувствовать движение дома?

– Понимаешь, я не могу сказать с полной уверенностью, но осмелюсь предположить, что твои ощущения являются побочным эффектом от усилий Теда установить со мной контакт.

– Тогда почему они начались сразу, как я ступила в этот дом?

– Потому что, – ответил Роджер, – Тед пытался достучаться до меня с тех самых пор. Вероятнее всего, даже еще раньше. Ты вошла в дом в тот самый момент, когда у него это, наконец, получилось; точнее, когда его попытки начинали увенчиваться успехом. Должно быть, Дом неведомым образом оказал поддержку его усилиям; длительная связь с Тедом – с нами – помогла ему сосредоточить поток энергии. В конце концов, ты же никогда не замечала ничего подобного в свои предыдущие визиты. Как помнится, во время нашей тайной встречи ты ни словом не обмолвилась об этом.

– Так и есть, – призналась я. – А зачем все эти карты?

– Все, что ты здесь видишь, – ответил Роджер, – отражает мое желание понять смерть Теда. Если я хочу достигнуть того места, в котором он сейчас находится, то мне крайне важно узнать как можно больше об обстоятельствах, при которых он… покинул нас.

– Где же он, по-твоему? Все еще в Афганистане?

Роджер покачал головой.

– Не могу сказать наверняка. Хотя Кабул для Теда является таким же значимым местом, как и его… Назовем это его моментом вступления в загробную жизнь. Меня вряд ли можно назвать экспертом в данном вопросе, но предположу, что в данный момент Тед находится в месте, которое тибетские буддисты называют «бардо» – своего рода вестибюль жизни. Предполагается, что в этом месте человек отдаляется от мира иллюзий и уходит в вечность; однако случается, что душа человека оглядывается назад, на жизнь, оставшуюся позади.

– Тибетские буддисты?

– За последние недели, – ответил Роджер, – я ознакомился со многими религиозными традициями в надежде, что одна из них даст нам ключ к разгадке. В южном баптизме моих родителей и семьи мало что говорится о призраках и потустороннем. Существуют предостережения и похвалы для душ в раю, сожаления и искушения для душ в аду, но не более того. Как правило, фундаменталистские ответвления христианства не предполагают ничего за пределами того, что прописано в Библии. Католики, англиканцы и лютеране в этом смысле мыслят шире, но лишь предупреждают о демонах, которые маскируются под усопших. В целом христианская традиция очень сильно нервничает при появлении любого намека на то, что после смерти нас ждет что-то большее – или меньшее, тут уж как посмотреть, – чем те морковки на палках, которыми церковь завлекает своих последователей. Неспособность самой близкой мне веры указать местопребывание моего сына вынудила меня обратиться к другим источникам. Так я и вышел на тибетских буддистов.

Судя по описанию, бардо очень сильно напоминало Чистилище, но тогда у меня не было времени на продолжительные теологические дебаты. Вместо этого я сказала:

– Понятно. Тед сейчас пребывает в бардо, пытается связаться с тобой, чтобы вы завершили ваши незаконченные дела, – чтобы вы примирились, – и ты бы со спокойным сердцем его отпустил. Я правильно поняла? И что мы знаем об этом бардо? Мы можем ему как-то помочь?

– Не уверен. Углубляясь в подробности смерти Теда, я надеюсь повысить свою восприимчивость к его попыткам. Постараюсь, так сказать, настроиться на его частоту. Сложно сказать, удается ли мне это, но начал я совсем недавно. Но считаю, что успех зависит по большей части от усилий с другой стороны, от души, о которой идет речь. И работаем мы по графику Теда.

– Ага, – хмыкнула я. А что еще я должна была сказать? Я прошла к дивану, заваленному шатающимися стопками книг, и осторожно присела на край. Роджер выжидающе смотрел на меня. Я знала: он ждал, что я вынесу какой-нибудь вердикт сказанному, этому безумному объяснению. Чего я не могла сделать. С точки зрения логики, это было полное безумие, но к тому времени логика и реальность остались далеко позади. Если Роджер бредил, то я поощряла его самым что ни на есть худшим образом: говорила с ним, обсуждая детали его фантазии, вместо того, чтобы отправить его к психиатру. Если это был не бред сумасшедшего… Послушай, я понимаю, вся ситуация может казаться тебе дикой, но я попала в самый эпицентр странности этого дома, как только вошла в него. Не знаю, насколько точной была теория Роджера, но она, по крайней мере, признавала мой опыт. Разве плохо, что Роджер хотел поговорить с сыном, помириться с ним? Разве это не нормально, с учетом всех обстоятельств? Люди скорбят по-разному. В чем отличие Роджера от человека, который каждый день ходит в церковь в надежде, что услышит голос близкого?