Джон Лэнган - Дом окон [litres]

Такова короткая и печальная жизнь Рудольфа де Кастри. И искупалась она одной-единственной вещью: его творчеством. С самого детства – еще до того, как он научился писать, – он рисовал, и рисовал хорошо. Художники, посещавшие вечеринки его матери, поначалу снисходительно относились к его таланту, но как только заприметили проницательность карих глаз, оставили его в покое. Были и те, кто делились с ним советом, подсказывали, как поднатореть в рисовании. Он беспрестанно рисовал карандашами и цветными мелками. Стены маленькой спальни были обвешаны последними творениями, которые он каждые несколько месяцев срывал и заменял новыми. Мало что сохранилось из этих детских рисунков – Рудольф выбрасывал сорванные со стены листы, – но то, что осталось, повергает всех в изумление. Некоторые критики описывают его ранние рисунки как исполненные рукой Микеланджело идеи Иеронима Босха. Они полны сложными и детальными образами, которые напоминали Босха, но написаны с таким весом и цельностью, которые мы обычно ассоциируем с Микеланджело. Один из гостей предложил Рудольфу продать любой рисунок за пять долларов. На эти деньги Рудольф приобрел набор масляных красок базовых цветов и парочку кистей и начал экспериментировать.

Если бы Рудольф развил свой стиль, то мог стать довольно интересным художником: в ранних работах, обыгрывающих нарочитую плоскость изображения, читается Руссо, но уже проглядывает индивидуальность. Объекты на полотнах также отличались странностью. Никто не знает, когда он познакомился с картиной «Сад земных наслаждений», но нет никакого сомнения, что она произвела на него неизгладимое впечатление. В промежутке между пятнадцатью и девятнадцатью годами, пока он примеряет разные стили, как будто кто-то поставил Пикассо на быструю перемотку, влияние Босха сквозит в каждой его работе, как будто Рудольф разрабатывал детали одной и той же картины. То, что делал Рудольф, довольно сильно разнилось с господствующей американской традицией живописи, и ему не грозило стать богатым и знаменитым художником. В то же время он обладал талантом и самобытностью, что позволило ему протолкнуть свои работы на несколько небольших выставок и даже время от времени получать выручку от продажи.

Я видела его ранние картины: парочка висит в Нью-Йоркском музее современного искусства, а другие разбросаны по галереям Манхэттена. Они мне нравятся еще меньше, чем картины Бельведера. Де Кастри, несомненно, талантливый художник – его внимание к деталям поражает, – но многие из его картин похожи на обложки посредственных научно-фантастических романов: «Нашествие Людей-Стрекоз», «Человек-Муравей против Женщины-Колибри». Кажется, он просто набивал руку. Будто его талант ждал подходящей предметной составляющей.

Ее Рудольф отыскал, когда ему исполнилось двадцать лет. Тогда ему в руки попал экземпляр книги под авторством его дяди Тео. Я попыталась найти хоть одну копию, но книга славится тем, что ее сложно приобрести. Тео в частном порядке издал ее малым тиражом – всего сотня экземпляров, – так что эту книгу нельзя прочитать, но можно прочитать о ней . Судя по всему, она стала в своем роде культовой классикой. Странно, что никто не взялся ее переиздавать. Так вот, основываясь на том, что пишут люди, которые читали эту книгу, в ней шла речь о городах. Тео предложил следующую идею: как только город достигает определенного размера, он оживает. И это не метафора: он говорил, что у города появляется свое сознание, и приводит в подтверждение всякие математические формулы, чтобы показать, как это происходит. По-видимому, размер и форма зданий тоже играют в этом роль. А также то, как они расположены по отношению друг к другу. Как только город достигает осознанности, он стремится заявить о ней. Тео утверждал, что делает этот город с помощью различных воплощений; кажется, он перечислил десяток различных форм, через которые город может выразить себя, и каждая из них причудливей предыдущей.

Книга Тео пленила воображение Рудольфа. Его друзья и знакомые уже не удивлялись, если находили его в тихом уголке с раскрытой на коленях книгой, которую он внимательно изучал. Тео печатал и переплетал издания по дешевке, так что вскоре томик Рудольфа начал разваливаться. Он подклеил корешок сверхпрочной строительной лентой и обмотал бечевкой и эластичной резинкой. Рудольф был чрезвычайно осторожен, когда вопрос касался того, кто мог взглянуть на его книгу. Его можно было понять – книга начала разваливаться, но даже до того, как это случилось, он резко захлопывал ее, стоило кому-нибудь приблизиться. Один человек – женщина, за которой он хотел приударить, после того как опустошил пару бутылок вина на вечеринке, – уговорила разрешить ей взглянуть на книгу. Не знаю, во что она была одета, раз он согласился, но у нее получилось. Она говорила, что на страницах, которые он ей показал, творилась полная неразбериха. Рудольф исписал и изрисовал все поля. Он обводил слова и фразы в тексте, соединял их линиями, как будто строил свой собственный текст из текста своего дяди. По словам той женщины, когда она протянула руку, чтобы дотронуться до книги, Рудольф захлопнул ее и спешно покинул вечеринку, не говоря ни слова. Конец соблазнения.

…И обеда. Я оставила посуду в раковине и направилась обратно в библиотеку. Мысль о том, что остаток дня мне придется провести за монитором, была противна, поэтому я сгребла стопку распечаток и отнесла их на диван.

Рудольф всегда работал без устали. После прочтения книги Тео он словно пережил взрыв творческой энергии, разбрасываясь картинами направо и налево. Один из критиков решил, что Рудольф, чувствуя близкую кончину, постарался уместить в отведенное ему время работу всей жизни. Но работ было больше. Как минимум, он должен был дожить до шестидесяти. Они очень похожи друг на друга: в картине за картиной Рудольф изображает центральную фантазию своего дяди, начиная от южной части острова Манхэттен и направляясь к северной. У него около сотни таких картин. Все они выполнены в одинаковом, квазиабстрактном геометрическом стиле; одни чуть более абстрактные, другие чуть менее. В них достаточно деталей, чтобы можно было узнать здание, и они вполне стилизованы, чтобы можно было заметить структурные элементы. Желание Рудольфа продемонстрировать, как идеи Тео проявляются на острове, впечатляет – по крайней мере, в теории. На самом же деле, он снова и снова рисует здание, затем еще здание, а потом еще одно здание – и все они кровоточат серо-белым туманом, который сливается в загадочные формы – воплощения города, о которых говорил Тео. Один из критиков предположил, что следует поставить все эти полотна в ряд, и вместе они явят зрителю пространную форму – душу города.