Наталья Полухина - Письмо. Серия «Другая сторона»

Дальше деда понесло. Обычный пьяный неустойчивый бред больного параноика. А зря я не прислушался и не поверил, не проверил. Хотя сложно сказать, что бы я нашёл тогда.

Сейчас же вой раздавался всё громче, послышался удар в забор чего-то большого и мягкого, будто кто-то живой и большой налетел на ворота. Я продолжил писать.

Мы с дедом ходили вдоль железки, вдоль терриконов, вдоль заброшенных помещений мясокомбината, вдоль бойни, вдоль старых зданий хлебозавода. Мы ходили мимо подстанции, где паслись козы, принадлежащие ближайшему соседу, а он жил где-то в километрах четырёх отсюда. Козы забредали под самый трансформатор на подстанции, пощипать колючки. Мы гуляли вдоль. Подстанция гудела. Дед подмечал мелочи, невидные простому обывателю, приехавшему из города гуляке. Видел какие-то обрывки газет с шифрами и кодом. Книги с тайными сообщениями. Он рассматривал знаки из рыбьих костей, кошачьих черепов, костей собак, неведомо чьих костей, что торчали из гулко-сивой земли. Останки живого и неживого постоянно говорили с ним. Мы забирались в своих прогулках очень далеко. Слишком далеко для меня. Бродили по заброшенкам, в недрах индустриальных свалок, меж брошенным ржавым заводским оборудованием, техникой. Промежду их бурых и красно-оранжевых скелетов, меж останков свай, казарм и железных динозавров. Хуже всего время обходилось в зелёным цветом. На технике его почти не оставалось, он превращался во что-то серое, буро-коричневое, голубовато-сизое, гнойное. Что пугало мыслями о конечности бытия, смерти и разрушении. Голубой же цвет просто выцветал до иссиня-молочно-дымчатого. Красные и жёлтые цвета, смешиваясь с плодами окисления железа, рождали кровавые наросты и пятна, будто тяжёлый маньяк в приступе агрессивной страсти растерзал тела этих когда-то красивых и гордых механических зверей.

Однажды мы нашли рыбьи головы. Две. Обычные. Кости были так обыденно страшны, что удивили меня и напугали своей голой мёртвой рыбьей простотой. Я воспоминаю это, как наяву, будто сейчас. Зажмуриваю глаза. Вспоминаю этот день. Железную дорогу и свалку. Головы и кусок газеты рядом. Как мы их нашли. Вспоминаю запах, голос деда, его руки. Его умение шагать между особыми слоями реальности, которые он называет в моих воспоминаниях вероятностями. Он мне показывает, как шагать по этим пластам бытия, как по обычным ступеням, будто по лестнице, словно по шпалам. По шпалам было проще всего. – Сейчас! – говорит он и мы делаем шаг. И тут же реальность начинает меняться плавно, не показывая этого откровенно, стесняясь и смущаясь в своей внезапной перемене. Изменение это едва заметно, однако тот, у кого глаза и уши, и видит, и слышит. Вот забор не на своём месте. Вот уже иной цвет ворот. Вот сместилась тропа, она проходит не там, где два часа назад. Видящим, шагающим такие изменения были понятны. Они как маркеры, показывали, что ты прибыл по месту назначения.

Я помнил тот случай с головами, это просто рыба, сказала бабушка тогда. Я помню и там, в своём воспоминании, зажимаю в руке рыбьи головы и открываю немедля глаза. И вот они здесь, в моей руке! Те самые! Плетёное кресло-качалка издаёт скрип, будто кивает, соглашаясь со случившимся, подтверждает факт. Покачивает меня на своих волнах в тугом воздухе действительности, а тетрадь лежит на коленях, принимает в себя строки живой извивающейся памяти.

*

Поднялся, взлетаю в воздух. Кувыркает. Выпадаю в окно, бью стекло. Приземляюсь на лужайке у другого дома, с рыбьими головами в руке, которые тут же роняю в траву. Это не имело никакого смысла. Я не мог его уловить, потерял едва пойманную нить. Слышу детский голос. Он не принадлежит мальчишке, похож тембр, но не то. Голос девочки. Интонации, оттенок. Я не могу ошибаться. Дом тот же, но милая девчушка, русоволосая, с выгоревшими прядями на лбу, выбегает, держит две рыбины в руке. – Рыбки! Рыбки! Пойду выпущу – голосит она, не замечает меня у крыльца, прыгает и несётся через двор к реке. Она минует ворота, вороны рубят криком воздух на клёнах у ворот. Подуло водой и очеретом.

Зажмурил глаза, под веками стало нестерпимо жечь. Вынырнул из вязкой паузы у себя в кровати, рано утром, на втором этаже. Частота смены кадров реальностей увеличивается. Я ничего не могу поделать.

Вставай и иди. Голос! Я обнимаю подушку, головная боль следует сразу за нежеланием подчиняться. Это снится. Это кошмар. Пусть всё будет результатом неудачной терапии, пусть окажется, что я сошёл с ума. Это порождает мой мозг, выжженный чередой панических атак. Пускай так. Ладно. Удар под живот бросает меня к потолку и роняет на пустую детскую кровать в другом доме.

**

Лежу. Сжимаю кулаками покрывало, голубое, простёганное, тонкое. Чувствую мягкую щекотку на руке. Кот. Повернул голове вправо, шея очень болит. Мимо кровати, где я валяюсь, идёт кот. Мой кот. Серый. – Сееерый! – улыбаюсь, нежность и тепло затапливает. Только понял, как я за него переживал. Чувства настигают меня сильно позже, их понимание, осознание. Я заплакал. Всё отчаяние этого дня или дней, жалость к себе, страх за животное, за мальчишку, может быть, и за девчонку, накатили на меня и раздавили стенки ящика Пандоры, где хранилась вся моя сила, вся стойкость, все мои чувства и переживания. Потекло, я начал реветь и не мог остановиться. Слёзы шли рекой, я не рыдал, лишь всхлипывал, лицом в луже.

*

Взял кота, потискал, пошёл во двор. Вышел и двинул к реке чужого дома. Прошёл на самый берег. Такая же река, как и моя. Как наша. Как река на моей родной стороне мира. Потрогал волны, тёплая вода. Всё такое же. Река возле моего дома узкая и скорая, но не настолько, чтобы её так просто было переплыть. Река была массивом, страной, водным рокотом. Она занимала гораздо больше пространства, чем сама поток воды. Река, властительница, захватчица, она одерживала победу, она принимала в себя. Давала себя вдохнуть, свою воду, свои берега, очереты. Она вселяла мудрость, переплавляла. Река переправляла в иные измерения. Стволы сосен, группки берёз. Шум, говорение ветвей. Ветер их гонец. Передаёт сообщение от кроны к кроне, как связной, их сеть, их интернет, их чат, их конференция. Они говорят и передают новости, плетут интриги, сети, они смотрят на меня, они меня обсуждают, они хотят меня утянуть в свою стаю, сделать частью себя. Утопить, уложить на дне или под землёй, выпить мой сок. Я втеку в их тела, я прекращу своё безумное бытие в их мирных жилах. Я буду лежать здесь, растворяться днями и неделями, а они будут медленно разбирать меня на соки и жидкости…. Но не сейчас, ещё не сейчас. Сейчас я хочу к воде. Она мне скажет, что делать. Я и раньше так обожал. Становился ногами в воду – и будто с меня снимали ношу. Которая, ноша, набиралась непонятно из чего быстро, много, тяжело. Встал. Вода обняла мои лодыжки. Охватила скользкими русалочьими холодными, гладкими, благородными, деликатными руками. Не уходи. Оставайся. Останься тут. Голос из механического гудения невидимого, жестокого и неотвратимого часового механизма превратился в рокот. В шёпот реки, живой, настоящей, не придуманной, здоровой, древней. Глубокие и непонятные силы толкали массивы воды по всей планете, крутили эту кровеносную систему, несущую жизнь и отнимающую жизнь без всякого разбору. А может быть, она выбирала. Кого обнять навсегда.