Василий Гейман - На вершинах знания [Русский оккультный роман, т. X]

— Я должна показаться вам странной, и вы можете очень худо подумать обо мне. Может быть, я слишком свободна в своих выражениях, что не прощается у вас, в вашем холодном Петербурге. Но m-me Репина, у которой я имела… имела удовольствие… познакомиться с вами, служит мне гарантией, что я…

Барон низко поклонился и сказал:

— Княгиня, вы меня конфузите!

Аврора бросилась к кофейнику.

— Ай, ай, мой кофе, кажется, убежит! Вы видите, барон, я настолько ждала вас, что даже приготовила кофе, чтобы вас угостить. Вы не думайте, что это что-нибудь обыкновенное. Это моя гордость: никто у вас здесь, наверное, не знает рецепта его приготовления. Хотите кофе?

Барон поднялся, взял чашку из рук княгини и поднес ее к своим губам.

— Какой аромат!

— Да, — ответила вскользь Аврора.

И потом прибавила с особенным выражением:

— В нем есть особенности, о которых вы не подозреваете.

Она стала наблюдать.

С бароном происходили странные вещи. Он чувствовал, как что-то вроде пустоты постепенно овладевает его мозгом; внутреннее пламя жгло его душу. Он больше уже не был самим собой; посторонняя сила господствовала над ним, и бессознательно он впал в полное ее подчинение; его мысли быстро сменялись одна за другой и были бессвязны и вместе с тем сладки, словно им овладело опьянение, похожее на опьянение эфиром или гашишем. Он чувствовал и действовал, но как бы во сне, и иная личность рождалась и развивалась в нем, и для этой личности все его прошедшее уже не существовало.

Он сказал, вероятно, под влиянием этого нового возрождения:

— Что за чудесный кофе! Или, может быть, это потому, что все заграничное кажется нам прекрасным?

— Люди или вещи?

— Все!

— Даже женщины?

— В особенности женщины.

Княгиня обворожительно улыбнулась.

— Это объяснение, барон?

— Может быть, — сказал Варенгаузен в полузабытье. — Да, княгиня, вы правы, вы тысячу раз правы, сказав мне имя той силы, которая привела меня сюда помимо меня самого! Я пришел под влиянием воли гораздо высшей, чем моя.

Он остановился и провел рукой по лбу. Аврора смотрела на него с торжествующей улыбкой, не спуская с него своих красивых, но жестких и холодных голубых глаз.

— С тех пор, как я около вас в этом будуаре, с тех пор, как я вдыхаю воздух, которым вы дышите, с тех пор, как я выпил из ваших рук напиток желания и страсти… О, с тех пор я понял все — и я ваш, ваш телом и душой, я ваш всем моим существом!

Он опустился на колени около низкой тахты, на которой полулежала Аврора, и обнял ее колени.

— Я не знал любви, теперь я знаю ее… Каким волшебством открыли вы мне глаза? Какими чарами разбудили мое сердце? Может быть, вы — маг? Может быть, вы — колдунья?

Аврора расхохоталась.

— Бог мой, как он смешон! Послушайте, на свете нет магии, кроме магии женщины, которая хочет любви!

— И вдобавок, когда она прекрасна, как вы, — пробормотал барон и, окончательно опьяненный, упал к ее ногам.

А Аврора медленно наклонилась над ним, как жрица зла, пожирая пламенеющими глазами распростертое пред ней тело…

Наступили белые ночи, роскошь и краса северных стран. С девяти часов вечера весь Петербург погружался в белесоватый сумрак, фантастической пеленой спускавшийся на огромный город. Здания казались больше, улицы уже, а памятники двоились и точно оживали в необычной обстановке призрачной ночи. Белое небо отражалось в белой воде каналов и белая ночь, распростершись над красавицей Невой, купала в ней свои бледные крылья.

Но кто не восторгался белыми ночами, запахом сирени и последней улыбкой умиравшей весны, так это Моравский. Старик ненавидел эти ночи и проклинал их от всей души, они не давали ему спать. Обыкновенно к этому времени он уже уезжал за границу. Но теперь Фадлан обещал ему еще один интересный опыт, не говоря, какой именно. Прошел уже целый месяц, а Фадлан все тянул и откладывал исполнение своего обещания со дня на день; профессор злился, но, снедаемый любопытством, в свою очередь принужден был откладывать заграничную поездку на неопределенное время.

Наконец давно желанный час наступил. Утром Моравский нашел у себя на столе записку, написанную неровным и крупным почерком Фадлана.

«Дорогой профессор, — писал доктор. — Если вам угодно принять участие в любопытном опыте и помочь мне, то прошу вас сегодня пожаловать ко мне к десяти часам вечера. Не знаю, будет ли удача? Но, во всяком случае, увидите много интересного».

В десять часов вечера Моравский был уже у Фадлана.

— Итак, доктор?..

— Итак, дорогой профессор, следует приступить ко второму опыту, при котором мы постараемся не рисковать более нашей жизнью. Помните, я вам говорил о пепле, оставшемся после сожжения трупа нашей бедной Таты?

Он указал на урну.

— Этот пепел здесь и он послужит основой для наших действий. Не пугайтесь: нам понадобится кровь.

— Уж не человеческая ли? — улыбнулся Моравский.

— Не улыбайтесь: ваши слова не шутка, как вы думаете. Человеческая была бы лучше; но на этот раз можно обойтись и без нее. Там, в соседней комнате, мой слуга держит большого бродячего кота, кровью которого мы и воспользуемся. Кот, собака, волк, наконец, это не существенно, лишь бы было живое существо. Понимаете ли, для того, чтобы иметь максимум флюидической энергии, кровь должна быть пролита в ту минуту, когда владелец ее находится в высшем напряжении нервной и мускульной силы. Поэтому, как это ни печально, нужно довести животное до бешенства, чем и займется мой слуга. О и же и нанесет коту смертельный удар. Предупреждаю вас, что этот опыт я произвожу в первый раз, и у меня нет иного основания и иных знаний, кроме почерпнутых вот в этом манускрипте.

Он слегка хлопнул рукой по толстой крышке солидной книги, которую держал в руках и которую теперь положил на стол.

— Это… Как бы вам сказать? Это продолжение нашего первого опыта. Надеюсь, что он будет удачным и не принесет нам смертельной опасности, как в прошедший раз. Вот урна. Итак, приступим к действию!

Он поставил тяжелую урну на стол и открыл крышку.

— Позвоните, пожалуйста, профессор!

Моравский нажал пуговку звонка и сейчас же за дверью поднялось отчаянное мяуканье, вскоре перешедшее в пронзительный вой.

— Вот, началось, — пробормотал Фадлан. — Это самая неприятная часть нашего опыта.

Исступленный вой вдруг оборвался на страшно тонкой и визгливой ноте. Двери отворились; на пороге показался слуга в проволочной маске и толстых кожаных рукавицах, держа в руках небольшую чашу с еще дымящейся кровью. Он поставил чашу на стол рядом с урной, молча поклонился доктору и вышел, плотно прикрыв за собой двери.

Фадлан сделал над урной несколько пассов. Потом протянул руки над чашей с кровью и начертил в воздухе сложный знак; затем, омочив пальцы в крови, окропил ею пепел. Он возобновил над вазой свои пассы, настойчиво продолжая их почти целый час. Ни одного слова не слетело с его плотно сжатых губ, брови были нахмурены, лицо сосредоточено и бледнее обыкновенного.