Наталья Тимошенко - Мертвая неделя [СИ litres]

– Все отлично, захоронение плотно закрыто, ничего не нарушало защиту, – объявил Степан. – Так что Лиза лежит спокойно.

– Тогда как она могла прийти к нам ночью? – не поняла Мирра.

– Может быть, я ошибся, и это была не она?

– Я видела портрет в комнате, это точно она.

– Ой, Мирра, у тебя кровь! – прервала спор Полина.

Мирра опустила голову, только сейчас увидев, что легкие бледно-голубые джинсы на левом бедре промокли и окрасились в темно-бордовый цвет. Черт, как же так? Почему же она не увидела этого в комнате? Могла бы придумать что-нибудь.

– Ты поранилась? – встревоженно спросил Матвей.

– Зацепилась за угол шкафа в комнате, – мгновенно соврала Мирра. – Там острый гвоздь торчит, я не заметила.

– Поранилась до крови, но джинсы не порвала? – скептически приподняла бровь рыжая, но никто не обратил на нее внимания.

– Нужно вернуться домой и обработать рану, – заявил Матвей. – Я захватил с собой кое-какие медикаменты на крайний случай.

– Ты же архитектор, – удивилась Полина.

Мирра лишь закусила губу, чувствуя, как боль в ноге нарастает. Идти домой ей будет сложно.

– Моя бабушка была фельдшером, я к таким вещам приучен, – пояснил Матвей. – Как и ездить в поездки с базовым набором первой помощи.

Мирра не сказала ни да, ни нет, решив, что придумает, как отвязаться от помощи, по дороге. Идти действительно оказалось непросто. Степе и Матвею пришлось помогать, а потом последний просто взял ее на руки, как она ни протестовала. И это уязвимое положение у него на руках так отвлекало, что ни о чем другом думать она не могла. Это был слишком близкий физический контакт. Мирра чувствовала его дыхание на лице, когда Матвей поворачивался к ней, тревожно заглядывал в глаза, слышала стук его сердца, чувствовала тепло сильных рук. Она ничего не придумала, поэтому, когда возле дома Матвей осторожно опустил ее и заявил, что сейчас сходит за аптечкой и вернется, слишком резко заявила, что справится сама. Крепко стоя на ногах, отойдя на безопасное расстояние, она снова вернула себе самостоятельность и независимость.

– Мирра, рану нужно обработать, – терпеливо, как маленькому ребенку, сказал Матвей. – Ты поранилась черт знает обо что, мало ли какую инфекцию могла занести. Хочешь остаться без ноги после возвращения отсюда?

– Я обработаю сама, – с нажимом повторила она. – Мне не нужны помощники.

– Если стесняешься, надень какие-нибудь шорты, – настаивал Матвей.

– Я же сказала, что сама справлюсь! – уже не на шутку разозлилась она.

– Да не снимет она перед тобой штаны, – хмыкнула рыжая. – Она даже перед нами вчера не сняла, в баню не пошла и переодевалась уже ночью в темноте, когда никто не видел. Поразительная скромность в таком возрасте у человека из столицы.

Мирра едва удержалась от того, чтобы не стукнуть ее, но Матвей, услышав об этом, сразу отстал, сказал только, что принесет аптечку и на большей помощи настаивать не будет. Это Мирру вполне устраивало.

Степан

Пока Матвей и Мирра возились с аптечкой, Полина принялась накрывать на стол. Время было уже даже не обеденное, день клонился к вечеру, поэтому поесть никто не отказался. Степа и вовсе думал, что мог бы съесть целого медведя. Несмотря на то, что давно жил один, готовил для себя всегда, в сухомятку не питался. Да и баба Глаша подкармливала.

Полина невесомой феей сновала между буфетом, столом и печкой, и Степа против воли залюбовался ею. Такая легкая она, невесомая, хрупкая. Кажется, дунь посильнее – и улетит. А при этом живая, юркая, даже с печью управляется играючи, будто родилась в деревне, будто всю жизнь жила в этом доме, по соседству. Степа всего раз показал, что да как, а она на лету ухватила, сразу все поняла. Может, она и не будет сильно против? Не станет возражать? Эх, вот бы она на него смотрела, а не на Матвея, но Полина словно нарочно не замечает его. Улыбается, смеется, но Матвею. У Матвея спрашивает, что он будет, какой чай ему сделать, сколько сахару класть. А на него если и глянет ненароком, то тут же отворачивается, будто неприятен он ей. Он ведь из озера ее вытащил, жизнь спас, все равно к Матвею тянется. Впрочем, даже некрасивая Лика – и то на него не смотрит. Чего уж ждать от прекрасного ангела Полины? С чего ей на него смотреть?

Наконец из спальни вышел Матвей, плотно закрыл за собой дверь и покачал головой:

– До чего упрямая. Там наверняка зашивать надо, а она даже обработать не дала.

– Каждый Буратино сам себе Буратино, – пожала плечами Лика.

На столе уже стояла разогретая вчерашняя картошка, чугунок с мясом, который Степа принес из дома, толстыми ломтями был нарезан хлеб и заправлен домашней сметаной салат, а все пятеро, включая побледневшую и слегка прихрамывавшую Мирру, сидели за столом, но есть еще не начали, когда с треском ударилась в стену входная дверь, впуская в дом бабу Глашу. А с ней, обгоняя старушку, вошло и что-то опасное, неприятное, от чего хотелось вжать голову в плечи, стать меньше ростом, слиться со стеной, чтобы не заметили.

Степан не так уж часто видел свою наставницу в ярости, обычно баба Глаша умела держать лицо и сохранять спокойствие в любых ситуациях, с долей снисхождения относясь к любой людской глупости, но сейчас был явно не тот случай. И, пожалуй, сейчас Степа готов был согласиться с прозвищем, каким за глаза ее звали все в деревне – Баба Яга.

– Тут, голубчики, – проскрипела баба Глаша, проходя в кухню и цепким взглядом прищуренных глаз осматривая пятерых застывших за столом человек.

А они действительно застыли. От неожиданности, от предчувствия чего-то неотвратимого, что надвигалось на них как летняя гроза. Быть может, только Степа умел видеть искры в этих черных как смоль глазах, но все остальные тоже что-то почувствовали.

– Зачем в пустой дом ходили?

Первой отозвалась Полина, еще не знающая, что когда баба Глаша зла, лучше молчать, пока она не выскажется. Полина хотела объяснить, рассказать все, оправдать их, но выбрала для этого не лучший момент, а Степа не успел ее остановить.

– Молчать! – рявкнула баба Глаша, когда Полина только начала рассказывать про призрак невесты. – Степа!

Степа тут же положил на стол ломоть хлеба и выпрямился, посмотрев на бабу Глашу виновато. Был бы один, уже с места вскочил бы, но сейчас не хотелось упасть лицом в грязь перед городскими, показать им, что он, двух метров ростом и ста килограммов весом боится какую-то старушку. Городские ведь не знают всей ее силы, не знают, что она сделала для Степы. Они не поймут. Поэтому остался сидеть, хоть и видел, как недобро прищурилась баба Глаша. Поняла, что стесняется показывать почтение перед ней, что боится ее. Но провоцировать не стала, дала сохранить лицо.