Ширин Шафиева - Сальса, Веретено и ноль по Гринвичу [litres]

– Что э… со всеми случилось? – удивлённо спросил Бану Вагиф.

– Они превратились в зомби. По гаитянским законам тот, кто их обратил, попадает под статью номер двести сорок девять. – И, оставив Вагифа размышлять над тем, что ему теперь делать с этой странной информацией, Бану поспешила к началу занятия. За ней потянулась цепочка следов чьих-то мокрых босых ног.

Бясьди была минималистом в их профессии – Фатьма поняла это, как только переступила порог её маленькой квартирки на Гянджлике. Сама Бясьди выглядела слишком просто: неопределённый возраст, коротко остриженные белые волосы, которые она всё время забывала или не успевала подкрасить у корней, никакой косметики, никаких браслетов, перстней и амулетов на шее. Её жилище было обставлено старой, хотя и хорошо сохранившейся советской мебелью, безликой и унылой. Здесь не было никакого намёка на домашний уют. Из больших окон, не прикрытых ничем, кроме тонких тюлевых тряпок, лилось слишком много солнечного света. Фатьма даже заподозрила бы, что пришла не по тому адресу, если бы не была знакома с Бясьди лично.

– А, Фатьма. Знала, что ты придёшь. Заходи. Сейчас тебе чаю налью.

Даже чай у Бясьди был унылый: она подала его в каких-то щербатых кружках, как будто так трудно было купить хорошенькие китайские фарфоровые чашки с блюдцами, по три маната штука, ничем не отличить от настоящих, которые Фатьма видела в фильмах про богачей и аристократов.

И – о ужас! – она подавала его с кусковым сахаром! Фатьма печально глянула в глубину своей кружки, чай был чёрным, как вода в колодце, и она его едва пригубила.

– Ты почему знала, что я приду?

– Слышала про твою племянницу, Аллах рехмет элясин.

– Так тебя попросили сделать джаду на неё? – У Фатьмы задёргался глаз.

– Э, нет. Я что, чокнутая, делать на племянницу Фатьмы джаду?

– Что тогда?

– Не хочу ничего плохого сказать, но это Афсана заказала мне волчий жир.

Фатьма чуть не выронила кружку, удержала её, облилась чаем и отставила кружку подальше от себя.

– Скажи – чтоб мне умереть!

– Чтоб мне умереть, если не Афсана мне джаду заказала! Только она не она была.

– Как так?

– Сама не своя была, говорю. Я в ней что-то тёмное заметила. Говорю, родная, дай посмотрю тебя, а она упёрлась, ничего, говорит, не надо, всё хорошо. Ты же знаешь, как бывает. Приспичит – и всё, покоя нет, ночами не спишь, пока не получишь. Для этого мы и есть, а не для того, чтобы отговаривать людей от опрометчивых поступков.

– Я всю жизнь совершала опрометчивые поступки в своё удовольствие, – кивнула Фатьма.

– Ну я ей и дала волчий жир и всё остальное. Денег взяла яланнан [23] Ложно. Используется как «для виду». просто, чтобы не получилось, что бесплатно. Знаю же, каково ей было. Потом я когда узнала, что с ней случилось, я себе сказала: «Бясьди, пепел тебе на голову, что дала ей в руки такое сильное средство». Может, оно против неё обернулось. Мы же не знаем, кому она хотела его подбросить.

– Ты сказала, на ней что-то тёмное было? Воздействие?

– Точно не могу сказать. Но мне прям страшно за неё было. Может, она защититься хотела?

– Я, кажется, кое-что начинаю понимать. Спасибо, что приняла. Спасибо за чай.

– Заходи, всегда рада тебе.

– Вот выясню всё, приду, расскажу.

Фатьма не могла сказать, что была сильно удивлена. Примерно к этому всё и вело с самого начала. В словах Бясьди о том, что девушка, может быть, хотела от чего-то защититься, было зерно здравого смысла. Она решила, что ей, наверное, надо пойти в школу сальсы и самой посмотреть, что там происходит. Только она об этом подумала, как сверху на неё вывалилось содержимое клоаки какого-то голубя.

– Ах, чтоб тебя! Ладно, не пойду я туда, не пойду! – крикнула Фатьма, напугав прохожих.

Каждый вторник марта жгли костры на улицах и во дворах. Приближался Новруз. Языческие настроения охватили всех – мусульман, православных и даже атеистов. Испытание медными трубами осталось позади, и Бану с относительно спокойной душой стала готовиться к наступлению астрономического Нового года, надеясь, что если она встретит его как надо, то в её жизни тьма отступит перед светом так же, как она сделает это в природе. Она с отчаянием дробила орехи в ручной мясорубке, ожесточённо толкла кардамон, маниакально месила тесто и закатала во все сласти свою горечь и тоску по Веретену, а шор-гогалы, жёлтые и круглые символы Солнца, стали чуть более солёными от слезинок, которые Бану нет-нет да и роняла в миску с мукой. Все яйца она выкрасила в кроваво-красный цвет, а сямяни [24] Пророщенная пшеница. выглядела так, словно по полю пшеницы прошёл смерч. Где-то Бану раздобыла алую ленту и завязала, как полагается по традиции, вокруг травяной лепёшки бантик, словно на белом платье невинной невесты или на шее жертвенного барана, которому перерезают горлышко на Гурбан Байрамы. Бану всегда казалось очень знаменательным, что и невесту, и барана украшают одинаково, но в конце концов пришла к выводу, что в этом есть логика: оба они бывают принесены в кровавую жертву и переходят вслед за тем в качественно иную форму существования. Однажды кто-нибудь перепутает и ляжет в постель с бараном, фантазировала Бану, а невесте оттяпают голову. Разноцветные маленькие свечи были куплены заранее, и день весеннего равноденствия Бану собиралась встретить во всеоружии.

Последний вторник в этом году пришёлся на канун праздника. К Бану пришли Лейла и Мансура, вернувшаяся домой на пасхальные каникулы.

– Ты сама всё это приготовила? – ужаснулась Мансура, глядя на груды печёного, которое по стилю несколько отличалось от того, которое обычно готовила мама Бану.

– Она хочет замуж, – съехидничала Лейла. – За нашего учителя танцев.

– У него уже есть жена, – пробормотала Бану.

– Никого из женщин на танцах, кроме тебя, это не смущает, – заверила её Лейла. – А давайте гадать!

– Что, привяжем обручальное кольцо к нитке, обмакнём в стакан с водой, а потом будем считать, сколько раз оно ударится о стенки? – уныло спросила Бану. – Я не понимаю, как оно вообще может ударяться о стакан. С чего бы?

– Ты когда-нибудь подслушивала под дверью? – спросила Мансура.

– Ага, когда к Веретену в кабинет кто-нибудь заходит.

– Ай сяни! [25] Ай тебя! (Пер. с азерб.) Убийца э… ты! Я не про это. Я про гадание!

– Можно, но в нашем доме одни иностранцы живут, – предупредила Бану.

– Ну и что! Пойдём послушаем, – поддержала подругу Лейла. У Бану появилось лёгкое, но всё равно нехорошее предчувствие, однако это обещало стать довольно-таки увлекательным приключением, поэтому она накинула на себя шерстяной жакет, и втроём девушки вышли из квартиры.

– Здесь мы слушать не будем, – Бану кивнула на соседскую дверь. – Они там всё время лаются, даже в праздники. Обязательно услышим какую-нибудь пакость.