Игорь Безрук - Русская рулетка [рассказы : СИ]

И вот прошло полгода, год, дело фирмы стало понемногу расширяться, а я всерьез подумывать о покупке в этих живописных местах небольшой дачки, в которую можно будет летом привезти семью, где можно будет отдохнуть в своё удовольствие на природе, покупаться, не изнывая от духоты в городской квартире, окнами выходящей на юг.

Что говорить, стоило мне только заикнуться о своем желании, как тут же все мои новые местные знакомые с невероятным азартом бросились через своих друзей, приятелей и соседей выискивать мне подходящую дачу. Выбор передо мной был, как в прайс-листе солидной риэлтерской конторы. Мне оставалось только заглянуть в свой кошелек и дать согласие.

Надо сказать, не все варианты меня устраивали полностью. Не хотелось скоротечно выбрасывать деньги на ветер, хотелось, чтобы дача была хоть и скромная, но у воды, с небольшим количеством земли, с фруктовыми деревьями и замечательным видом на округу. А места здесь, повторюсь, бесподобные: две тихие неширокие реки огибают город с двух сторон, безбрежные заливные луга, пышной зеленью радующие глаз, укромные уголки, где в тени крепких осин и развесистых ив можно в удовольствие порыбачить, выпить стопку-другую вина и всласть надышаться чистым, незагрязненным никакими отходами воздухом.

Сами знаете, когда чего-то очень сильно хочется, оно непременно сбывается. И вот один из наших рабочих как-то сообщил мне, что неподалеку от него продают такой дом, что подойдет мне полностью: сам дом на взгорке, внизу река, у побережья широкая поляна в окружении старых тополей и увесистых ракит.

Я хорошо знал этот дом, так как почти каждый день проходил мимо него, двигаясь на работу или возвращаясь с работы, а на одной из тех полян, которые располагались в непосредственной близости от него, мне приходилось даже как-то отдыхать со своими новыми местными друзьями.

Несмотря на старость, он был еще довольно-таки крепенький, крыша, как мне сказали, не текла, бревенчатые стены не прогнили. В одном месте, правда, немного просел фундамент, но это дело, как я заметил, было поправимое.

Еще тот дом запомнился мне своей необычной, я бы даже сказал, экстравагантной хозяйкой. Её просто нельзя было не запомнить, даже однажды увидев. Вся убеленная сединой, осанистая, властная с виду, она подолгу сидела на своей открытой веранде и неотрывно смотрела вдаль, где тихо садился закат, и словно своим взором укладывала на покой всё окружающее.

Она ни с кем почти в городке не общалась и была, как говорили многие, немного помешанная, особенно после того странного случая, когда с полгода назад пропал её муж, известный в округе пьяница и дебошир.

Как она сообщила, он ушел утром неизвестно куда, и больше она его не видела.

А еще про неё говорили (во что я верю с трудом), что частенько — особенно в последнее время — она стояла на крыльце, чуть покачиваясь, и либо хихикала и посмеивалась, либо негромко постанывала, издавая какой-то жуткий монотонный, непрерывный звук, в котором невозможно было что-либо разобрать.

Никто толком не знал, как глубоко её помешательство, но так как она была человек безобидный, никто её не донимал, а соседи и вовсе оставили её в покое, и в конце концов она тихо и мирно скончалась, скорее всего, от старости, и дом выставили на продажу по очень сходной, невысокой цене.

Я быстро, не теряя времени, связался с её ближайшими родственниками, и уже через два дня мы договорились о покупке мною этого дома, и я, чтобы сделка случайно или по чьей-либо прихоти не сорвалась, предложил им задаток, составляющий треть суммы, которую они запросили за дом. Они мне дали расписку в получении денег и ключи от теперь уже моего дома.

Буквально на следующий день я как полновластный хозяин обходил свои восемь с небольшим соток, испытывая непередаваемое блаженство: передо мной расстилалась безбрежная даль, подо мной в лучах утреннего солнца искрилась река, вокруг меня убаюкивающее шелестела листва и сладко и умилительно трещали в гуще листвы воробьи.

В этот же день я загорелся желанием переночевать непременно в доме и вечером после работы, поужинав на офисной квартире и прихватив с собой кой-какое постельное, я с огромным чувством радости отправился на свою дачу и был вознагражден великолепным закатом, достойным кисти Левитана и Айвазовского.

Но ночью я спал беспокойно. Мне снилось, что я нахожусь в каком-то мрачном тесном земляном подвале, к чему-то привязанный цепью за шею, и я не могу ни освободиться от этих оков, ни сдвинуться в сторону даже на дециметр, потому что цепь моя ограничена, а руки туго связаны в запястьях крепкой веревкой. Я мычу, вою, пытаюсь вырваться, но всё бесполезно: меня никто не слышит, а путы крепки и прочны.

Стоит ли говорить, что в ту ночь я проснулся весь в холодном поту, поначалу даже не поняв, где я нахожусь и что со мной происходит. Но постепенно разум мой ко мне вернулся, я с некоторой долей иронии отбросил своё навязчивое видение, отнеся приснившийся кошмар к области сновидений, которые обычно появляются на новом и непривычном месте. Однако на следующую ночь мой кошмар повторился.

Я снова видел себя в холодном беспросветном подвале на земляном полу, только я не выл, как в своем первом сне, а тихо стонал, до боли в груди, до крови в сердце. И в голове моей всполошенным мотыльком беспокойно металось отчаяние.

Конечно же, как человек вполне трезвый и рациональный, я отнес все свои последние жуткие сны к обыкновенной усталости и нервотрепке, связанной с работой. Как раз в то время у меня возникли достаточно серьезные прения с директором по поводу предстоящих заказов и их сбыта, поэтому я не придал особого значения своим настоящим видениям. Но они совершенно не отпускали меня.

В третьем моем сне передо мною неожиданно вспыхнула яркая лампочка, мгновенно ослепив меня, давно привыкшего к темноте, и какая-то высохшая морщинистая рука, вся сплошь испещренная жилами, сунула в мои руки алюминиевую миску с какой-то баландой, которую я, как собака, стал с жадностью пожирать, чавкая и торопясь, как голодный.

Я подумал, проснувшись, может, мне и вправду снился «собачий» сон? Но уж больно как-то всё перепутано было, ведь я чувствовал себя не животным, но образ жизни подобно животному. И на что я еще обратил внимание, когда лампочка потухла: в моей темнице не было двери, те же старые высохшие руки неторопливо заложили единственный отвор в моё жилище досками. Затем я отчетливо услышал шум какого-то массивного предмета, передвигаемого снаружи. Потом всё стихло, и погас свет в щелях между досками. И опять мой разум захлебнулся отчаянием, а сердце в очередной раз разорвалось на ошметки.

Конечно же, видеть такие сны было непереносимо. Но я почему-то упорно не хотел относить всё увиденное во сне к моему новому жилищу. «Усталость, просто усталость и нервотрепка», — был убежден я, но следующие сны будто нарочно пытались мне доказать обратное.