Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

Время стало тягучим, заныло в животе, запекло исцелованные губы. Леся слабо шевельнула ими — то ли сказать что-то, то ли улыбнуться хотелось. Но страшно было спугнуть томительное мгновение, в котором они снова сплелись с волком пусть не телам, но взглядами. И хорошо это было. Хорошо.

Первым сдался Демьян. Бросил что-то притихшему Лежке, о котором Леся успела позабыть. Она и не разобрала слов. Не придала им важности, еще мягкая и теплая, будто со сна на звериной груди. Упустила миг первой молнии. Не разглядела, кто ударил первым. Казалось, только стояли они, одни на целом свете, как загрохотал гром. Дважды. И зверь бросился убивать, сбрасывая с себя человечий облик вместе с курткой, не дающей ему размахнуться как следует.

Уж что-что, а бить Демьян умел. Беззвучно, не теряя сил на вой и рык, он вколачивал брата в землю. Кровь тут же хлынула на бледное лицо Лежки, ушел в сторону искусно вылепленный нос, заплыли умоляющие о пощаде глаза. Волк драл и трепал мальчишку, словно тот — заяц, которому нужно сломать шею перед тем, как приступить к трапезе. Демьян бил насмерть. Пот тек по его лицу. Краснели стесанные кулаки. Но Леся не видела в нем мужчины, поднявшего руку на младшего брата. Нет, то был зверь. Истинный и могучий. Мышцы ходили под косматой шкурой, уши прижимались к голове, хвост поднимал в воздух пыль и сор.

Лежка давно уже перестал трепыхаться в лапах его и зубах. Бесчувственное тело податливо прогибалось там, куда попадали кулаки. Кровь смешалась с землей, земля стала бурой грязью. Леся не могла отвернуться. В их схватке, нечестной и убийственной, скрывалась пугающая красота. Так хищник берет по праву сильного любую добычу, что ему по зубам. Так волчица рвет зайца на глазах кутят своих и мажет им морды кровью, чтобы дети узнали вкус смерти и запомнили его. Слезы текли по щекам, но Леся не знала, плачет ли от горя и жалости или от невыносимого восторга истинности всего, что происходило перед глазами ее, забывшими как моргать, лишь бы не пропустить ни единого броска обезумевшего зверя.

Кажется, Леся кричала. Кажется, ломала руки. Кажется, выла по-звериному. Очнулась она, когда лес сотряс еще один крик. Истошный, бабий, полный ужаса и гнева. Не лесной совсем, не ведающий, как прекрасна была расправа, которую он прервал за мгновение до последнего волчьего удара.

— Ирод! — вопила Поляша, врываясь в перелесок. — Ирод проклятый!

Голоса ее хватило, чтобы волк закаменел. Одного звонкого удара — чтобы отпрянул, уступая место Демьяну — всклокоченному, испуганному до белизны смуглых щек. Лежка мучительно хрипел в окровавленной траве, еще пытался ползти, но тело, изломанное в грудине, почти не слушалось. Леся рухнула на колени. Звериный раж перевертыша, утянувший ей с собой в пучину кровавой жажды, отступил, и грозовые слезы сменились в ней скорбной соленой водой. Той самой, которой лес привык оплакивать детей своих, сгинувших безвозвратно от родной руки. Тихим рассветным дождем, которого никто и не заметит — слишком сладок сон, слишком тихи капли.

Лежка хрипел. Алое пузырилось на губах, клокотало в грудине. Закатившиеся глаза белели во влажном сумраке высоких папоротников, в которые он упал, и теперь кровь его лилась на темные резные листья и рыхлую землю под ними. Все существо его — такое тонкое и ладное, теперь искривилось, залилось и потемнело. Один только краешек щеки остался светлым. Ровная кожа, прохладная и гладкая. Леся прикоснулась к ней. Ей хотелось оградить нетронутый лоскуток Лежки от крови и грязи. Спасти то, что осталось. Только этого было мало. Всего уже было мало.

— Поздно, поздно, поздно, — зашептала Леся. — Ничего уже… Ничего.

За спиной жалобно скулил волк. Понял, что сотворил, окаянный. Задурманил звериной прытью. Отвел глаза косматой шкурой да оскалом волчьим. И сломал. Мальчика сломал. Певучего, как ручеек. Глубокого, как вода спящая. Перебил кости, вырвал с мясом жизнь. Леся захлебнулась осознанием, как Лежка — кровью. Сплюнула боль словами, не прислушиваясь даже, о чем они звучат.

— Сдохнешь в канаве. Жижей болотной захлебнешься. Шишиги тебя обглодают. Зазовкам голову отдадут, будет с кем миловаться. Понял?

И саму обожгло проклятием. Лес покачнулся нерешительно, но отказать ей не смог. Затрещало в нем, заворочалось. Поспешило исполнять злые слова. Волк опешил, растерянный, он и хотел бы поджать хвост, да зверь покинул его, оставил человечью оболочку пустой, без яростной свой мощи, что так тянула к себе Лесю. Зачем волку проклятый человек? Не знает зверь сострадания. Убежит прочь. К тому убежит, кого не кляла на чем лес стоит пришлая девка.

В звенящей тишине только и слышно было, как надсадно хрипит Лежка. Перестать смотреть на него, мучаясь от жалости, Леся не могла. Все ощупывала взглядом, все искала лазейку к спасению. Куда его? Кто поможет? Спасет кто?

— Тут рядом… Больница… — ответил на ее немой вопрос Демьян.

Надежда вспыхнула, но тут же увяла, оставив после себе кромешную алость пролитой крови. Если и донесут его, скрипящего раздробленными костями, если приволокут к ржавой стене, если бросят там, поаукав, чтобы услышали. Если убегут, изнемогая от ужаса быть схваченными, скрученными и уведенными туда, где кончается лес и начинается долгая, мучительная и стыдная смерть. Если оставят Лежку людям, что выйдут на крик с уколами их, ремнями и таблетками. То никогда больше его не увидят. Если спасут его, то не отпустят. Если не выдюжат, то закопают подальше от лесной земли. И никогда уже Лежке не ходить босиком по палой хвое, не дышать землистым духом, не глядеть, как играет солнце через березовые листочки. Лучше умереть здесь. В папоротнике. Сейчас умереть. Леся знала это крепко. Крепче, чем себя саму. Словно когда-то уже принимала такое решение — уйти умирать в лес, лишь бы не жить в серых стенах, воняющих прелой штукатуркой. Уйти умирать, лишь бы никто больше не тянулся властной рукой, знающей, что ей все дозволено.

— Не трожь! — зло отбросила она эту руку.

И та исчезла. Растворилась в мутной воде. Только круги пошли все дальше и шире, будто камень бросили в озеро и глядят теперь, как расходится след, не давая покойного сна. А вода холодная, бездонная, пустая, но полная. Прозрачная там, где глубоко. Сорная там, куда ходит люд. Пачкает, баламутит. И надо выйти из берегов, смыть с глаз долой все, что мучает. Милосердное озеро. Озеро. Спящее озеро.

— Ты? — Леся рывком обернулась к Поляше. — Ты же сама умирала… Как?

Спросила, зная ответ. В воду его. В холодную воду. Смыть кровь, дать наглотаться, как водою матери, дать выкашлять смерть, продышаться новорожденным, насмотреться в небо. Прозрачного мальчика в прозрачное озеро. Спящего сына леса в спящие воды. Хрупкого в хрупкое. Вечного в вечное. Донести бы только.