Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

Шесть белых птиц, тревожных и прекрасных, как первый снег, опустились на воду и тут же сбросили оперенье, без следа истлевшее в тот же миг.

— Если б знать, что есть он там, — ответила Фекла, хоть Леся и не просила ответа. — Может, не было б так тошно плескаться в луже его проклятой. Может, издохнуть бы так не хотелось.

Распрямила плечи и пошла к товаркам. Мокрые рыжие космы облепили стройное тело, жаждущее тепла и жизни так же отчаянно, как умеет одна лишь молодость. Тело, отданное чужой волей спящей воде, чей сон давно уже обернулся смертью. Леся сжала плечо Лежки, тот не откликнулся. Дух его устал рваться на свободу. Тело устало страдать и биться в последних судорогах.

— Ничего, скоро уже, — шепнула Леся и пошла к лебедицам, ждущим, не отрывая от нее озерных глаз.

— Говоришь, забрать его нужно? — спросила у Феклы одна из них, с длинной смоляной косой без единого светлого волоса. — Так потонет он, и делу край.

— Он и так уже… Не живой. — Фекла сморщилась, закусила губу. — Может, приберет его озеро к себе. Лесовой его знает…

— Не бранись, сестра, — оборвала ее третья. — Веста правду говорит, не поможет лесному мальчику озеро. А Хозяин спас бы, будь ему в том прок.

— Вечно ты Хозяина поминаешь шепотом, будто слышит он тебя. — Фекла повернулась к товаркам, оставшимся стоять поодаль по пояс в воде. — Унесем мальчишку в озеро, ясно вам? Я так решила. Или мало тебе этого, Веста?

Леся слушала их, не вмешиваясь. Были бы перед ней лебедицы, то шипели бы и длинными шеями гнулись, а берегини только словами и могли друг друга колоть. Сколько хочешь прячь человечий дух в звериной тело, все равно наружу рвется. И пока они спорили, щелкая зубами, как клювами, Леся чувствовала лишь холод воды, плещущейся у колен. Лежка не шевелился и не хрипел. Он, наверное, умер уже. Дух его оторвался от тела и улетел в небо. Синее-синее, высокое-высокое. Туда, где ждет его Батюшка с Аксиньей, сестра любимая и волк. Туда, где лес — не лес, а зеленый лоскут, хоть бери его, сворачивай тряпочкой и в карман прячь.

— Заберем мы его, — окликнула Фекла Лесю. — Чем болото не шутит, может, вернется еще. Или нет. Все лучше, чем в лесу гнить. Как тетка моя сейчас. Да? — ухмыльнулась она зло.

Что сотворили с тобою, огненная девочка? Что удумали? Кто поломал в тебе сострадание? Кто любовь в тебе удушил, как нежданное дитя? Лесе хотелось обнять ее, прижать покрепче, обогреть, разделить всю боль, что темнела на дне прозрачных глаз. Но Фекла, как мерзлая вода, покрытая тонкой льдистой корочкой, и не думала подпускать. Она осматривала Лежку с равнодушным интересом, словно не брат он ей, а кулик с перебитым ногами, вроде и жаль, а вроде бы хочется ткнуть прутиком, поглядеть, задергается или нет.

— Ну, чего стоите? — позвала она лебедиц, и те послушно заспешили к ней, баламутя холодную воду. — Уносите его, пока не околел. И на дно. На дно его, ясно?

Младшая из них, с тонкой русой косичкой, остановилась перед Лесей, глянула на нее робко, засмущалась. Леся провела ладонью по мягкой ее макушке.

— Поспешить нужно, Оленька, — позвала девочку Дарена.

И Оленька пошла к ней, неловко оборачиваясь на Лесю через худенькое плечо. Детство еще не покинуло ее в миг, когда краткая жизнь окончилась, излилась из нее горячим в холодное. Леся сглотнула соленый ком. А Лежку уже подняли, взвалили на лебединые плечи и понесли через воду в самую ее глубь.

Лебедицы словно и веса его не чувствовали, и холод не кусал их за голые ноги, и отдаленная болотная возня не сбивала с толку. Движения их были медленными и сонными, водяные глаза моргали вяло, по спокойным лицам разливалась равнодушная белизна. Мертвое оставалось мертвым. Их застывшее бытие словно покрылось льдом.

Лесе хотелось ударить по тонкой корке, всполошить их, заставить взлететь, обернувшись лебедицами, но Фекла наблюдала за ней, не отрываясь. Тело ее нервно подрагивало, руки комкали край рубахи. Леся пригляделась. Пояс промокшей юбки у ней отяжелел, сбился набок, что-то тяжелое пряталось за ним. Что-то знакомое, хоть и не виданное раньше. Кровь прилила к щекам. Леся шагнула поближе. Плотная ткань скрывала собою, укутанное в нее. Но вытертая от времени и прикосновений ручка, обтянутая тонкой кожей, виднелась поверх пояса. Леся облизнула пересохшие губы. Ей отчаянно захотелось сжать в ладони эту рукоять, ощутить вес ее, обогреть своим теплом. А если нет, так хоть полюбоваться на нее подольше. Но лебедица, будто почуяв жадный взгляд, одернула рубаху, огладила ее, защищая от чужих глаз тайную тяжесть.

— Прощаться с дружочком будешь? — спросила она.

Лебедицы стояли в воде по грудь, мокрая ткань облепила их тела, обнажила кости с мясом, хрупкость и полноту, женскую стать их и силу, которой оказалось больше смерти. Лежку они держали под руки, голова его завалилась в сторону, волосы закрыли переломанное лицо. И казалось, что он остался прежним. Красивым до нездешности, ладно выделанным и полным жизни.

Леся осторожно приблизилась к нему так, чтобы не нарушить эту милосердную ложь и запомнить его таким — тонким до прозрачности лесного ручья. Прикоснулась к холодной его руке. Эти сильные пальцы умели чувствовать тесто, месить его, готовя к рождению хлеба. Они никогда не ласкали женщину, зато кормили кур щедрым пшеном. Ни леса они не знали, ни побед, ни большой ворожбы.

И зачем ты пошел за мной — хотела спросить Леся. Что не сиделось тебе с теткой? Что не жилось в покое? Зачем потащился через чащобу, которая тебе ни родня, ни дом? На что надеялся? Глупый. Глупый мальчик. Лежать тебе на днем озерном, спать вместе с тем, кого нет там и не было. Глупый мальчик. Красивый мальчик.

— Идти нужно, — сказала Веста. — Не держи его… — Голос ее дрогнул, она дернула щекой и оправила косу, засмущавшись словно, что может еще сострадать.

Леся погладила сжатые Лежкины пальцы. То ли последняя судорога скрутила их так крепко, то ли посмертный холод сковал их.

— Держит что-то, — прошептала Дарена и наклонилась, чтобы разглядеть. — Точно держит.

Леся легонько надавила, и кулак с облегчением разжался. В ладони лежал серый камешек. Леся взяла его, огладила, и сразу стало тепло и покойно. Даже холод отступил, и вода потеплела, и тишина, напряженная и вязкая, вдруг стала понятной и простой. Тишиной стала, а не тревожной тишью.

— Медуница, — выдохнула у нее за спиной Фекла, повела носом. — Глаша собирала, небось. Сушила на окне, чтобы солнцем напиталась. Откуда?

— Камешек от лиха заговаривали, — ответила Леся, продолжая крутить его в пальцах.

— И как, — улыбнулась Веста. — Помогло?

— Коли перед нами стоит да требует, чтобы мальчишку спасли, значит, ее камень точно сберег. — Фекла осклабилась. — А теперь наша очередь. В воду его! В воду!