Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

Лежка глубоко вдохнул, успокаиваясь, и поспешил через боярышник на поляну у края оврага. Лесин камень он вручил последним. Демьян и не заметил, который. Ему, полному лесных сил, но собравшемуся уходить, не было дела до ворожбы. Они встретились взглядами. Хватило одного кивка, чтобы сговориться. Одного кивка, чтобы решить судьбу. Лежки и леса. Леса и Лежки. Сына, рожденного не тем, но решившего сделать по-своему.

Демьян.

Когда брат кивнул — вскользь, пряча виноватые глаза с алчным блеском желания обладать тем, что ему не суждено было получить, — Демьян готов был почувствовать облегчение. Или радость. Давно забытое освобождение. Волну щекотных искорок радости. Что угодно. Но внутри него дернулась и завыла тоска.

Предложить — будто руку протянуть с зажатым в ней неподъемным мешком — Демьян решил, пока закладывал камнями Рваное Ухо. Камень за камнем ложились в ряд, и горечь мешалась со страхом, с болью в избитом теле и болью в уставшем нутре. Хотелось домой. Не в тот дом, что скрывался за лещиной. Не в тот, где Катерина творила женскую свою ворожбу — наваристый суп, чистые простыни, спокойный уют. А в другой. Неизвестный еще. Далекий настолько, чтобы лес этот проклятый не шумел ему в окна, не подглядывал через стекло. Но как разорвать звенья цепи, которой прикованы все они? Несчастные, неприкаянные. Демьян видел, как топчется в сухоломе брат — бледный, некормленый, а оттого почти прозрачный. Чуял тонкий запах смерти там, где пряталась Поляша. Ощущал смрад безумия от ряженых. И даже девка, которую никто уже не держал, все топтала лесные тропки, бормотала выдуманные наговоры, верила в несуществующую силу. Бросить их. Прямо сейчас бросить. Забыть про кинжал. Забыть про былые клятвы.

Бросить, как чужаков.

Они говорили на своем языке. Демьян не позволял себе вслушиваться. Неважно, что каждое слово вспыхивало в памяти ворохом лесных знаний. Они не хуже трясины утаскивали в самую глубь чащи, запирали в ней, не имеющей стен и решеток, так крепко, что и сам не поймешь, куда делись годы, куда ушло время, почему лежишь ты с распоротым брюхом на палой еловой лапище старый и мертвый.

«Найди кинжал», — просила та, что родила его, и тянула за собой в небытие, пахнущее мхом и валежником.

— Найду, — сквозь зубы прошипел Демьян, прогоняя из памяти материнский образ.

А дальше что? Жить здесь, нести в дом свет и город? Бежать прочь? Увозить их, безумных, куда подальше? Они только выбрались из оврага и теперь топтались на месте, все твердя про травы, камни и ворожбу. Кто скажет, что за твари живут в лесу, отданном болоту? Кто решится проверить, сработает ли с ними старое колдовство?

Лежка.

Брат первым рванул на поиски недостающего. Брат точно знал, что искать. Брат, нежданно взрослый уже, звонкий и чистый, вдруг полыхнул невиданной прежде силой знания. Демьян проводил его взглядом. Освобождение, невозможное прежде, но такое желанное, замаячило впереди.

— И не думай даже. — Злой шепот раздался у самого уха.

Демьян вздрогнул и отступил. Увлекшись мыслями, он и не заметил, как мертвая Поляша подобралась совсем близко. В полумраке зарослей ее легко можно было принять за живую. Грязная только, избитая, в измочаленных лохмотьях. А под ним все то же ладное тело, все те же тонкие руки, и линии, и покатые склоны бедер, и шея, и острый подбородок, и даже глаза почти такие же, что были, темные только. Демьян ловил себя на отголосках давнего желания, стоило различить Поляшу в буреломе. Но свет был к ней безжалостен. Тлен покрывал бледные руки, кожа влажно блестела, холодная и неживая, темень глаз наливалась смертельной тоской и голодом. Демьян смутился, отвернулся, не ответил ей.

— Не смей, слышишь! — Поляша схватила его за рукав. — Он мальчик совсем, не губи его, себя спасая…

— Пошла прочь. — Отвращение клокотало в горле. Демьян вырвался и зашагал следом за Лежкой.

— Демьян! — крикнула ему Поляша. Он не обернулся. — Зверь проклятый!

Ряженые испуганно притихли. Девка, решительно взявшая их под защиту, о которой ее никто и не просил, начала шептать, убаюкивая их, как детей малых. Так и просидели они на поляне у края оврага, пока Демьян не вернулся. Поля встретила его звериным шипением, но ближе не подошла. И то хлеб.

Пока она ворожила — терла в пальцах сухую медуницу, стучала камешками то так, то эдак, Демьян присел в отдалении, не сводя глаз с брата. Лежка, будто и не чуя того, следил за каждым движением тетки — как она берет в одну мертвую руку голышек, как бьет им о другой, как плюет на стертую в пыль траву, как греет в ледяных пальцах камешки, словно может согреть. Демьян не видел ворожбу эту прежде, но знал, что ничего у мертвой не выйдет. Не вышло. Камни оставались холодными. Равнодушно шумел лес.

— Может, мне попробовать? — Лежка мялся рядом, как молодка на выданье.

— Не тронь, — шикнула на него Поля. — Бабья ворожба, куда лезешь?

Обернулась к девке: та ворковала с ряжеными — одну руку положила на плечо кабанихи, второй держала за локоть блеклую олениху. Та, что пряталась за волчьей мордой, сидела рядом, преданно слушая тихие слова девки. Демьян только головой покачал. Безумные безумным рознь. Вот одна над другими и властна. Теперь они за девкой пойдут хоть в огонь, хоть в топь. Хоть в серый дом на пожизненное заключение.

— Ты! — прикрикнула Поляша, обрывая колыбельную, которой дурманила ряженых девка. — Поди сюда.

Та медленно подняла лицо, посмотрела без страха, с недовольством, но встала и подошла. Ряженые без нее тут же сникли, потупились. Демьян вытянул ноги, откинулся на осиновый ствол. Уставшее тело ломило болью. Тупой и стылой. Лапища лиха еще чувствовались на нем острыми точками ломоты. Демьян позволил себе прикрыть глаза. Это усталость. Простая усталость. Ни потеря, ни ревность так не болят. Он решил, а значит почти свободен. Все хорошо.

— Кровь у тебя идет? — спросила Поляша девку.

— Откуда? — не поняла она.

— Оттуда, — грубо оскалилась мертвая. — Первая кровь была уже? Пошла?

— Да, — голос девки притих, сбился. — Была. — Помолчала, собираясь со злостью, бросила коротко: — А тебе-то что?

Демьян ухмыльнулся. Сразу видно — городская. У лесных баб ответ припасен. Либо да, либо нет. Если нет, то не посвященная ты еще, для леса не существующая. Бесполый дух. Не зверь даже. Так, человечья тень. Ни силы в тебе, ни зову. А с первой кровью все меняется. Из духа в человека. Полный нескончаемых сил сосуд с приоткрытым горлышком.

Демьян помнил, как в одну ночь поменялась их с Феклой детская жизнь. Матушка повела притихшую дочку в лес — обе в белых платьях, босые и тревожные. У одной в руках родовой серп. У другой — запачканная кровью простынь. Вернулись они на закате. Фекла, чуть живая от усталости, молча собирала свои пожитки — деревянный гребень, зеркальце, купленное Батюшкой в городе, камешки и перышки, тряпичный ободок, старую куклу с нарисованными глазами и вырезанного конька с пушистой гривой из мочала.