Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

— Ты куда теперь? — только и смог спросить оробевший Демьян.

Сестра всхлипнула, рывком обхватила его, прижала. От нее остро пахло землей и кровью, п о том и бесконечным днем, полным страха.

— Я ее убью… — поклялся Демьян, изнемогая от жалости и ярости, и тоски, и странного жара во всем теле.

— Дурачок! — выдохнула Фекла, разжала объятия, застыла, разглядывая брата. — Матушка ни при чем. Это закон жизни. Первая кровь пришла. Я теперь лесу представлена. Я теперь его. — Потянулась и легонько погладила брата по гладкой еще щеке.

— А я чей? — чуть слышно спросил Демьян, но она услышала, оглянулась в дверях.

— Ты лесу отдан еще до рождения, Демьян. Вот вырастешь и сам его возьмешь.

Первая кровь пролилась, лес принял ее как дар, а взамен наградил Феклу непомерной пока еще мудростью. Чтобы объять ее, нужна другая кровь. Вторая. Чтобы из девушки вышла женщина. Женщинам подвластна особая сила, особое знание. Две крови, отданные лесу, и станется бесплотный дух могучим вместилищем лесной ворожбы. Демьян знал о ней понаслышке. Выращенный Глашей, он хватал по верхам, не вдумываясь особо. Не по его честь, не по его долю. А тут гляди-ка. Лежка глядит задумчиво, будто слышал когда-то и запомнил, а теперь вразумел. И просит пришлую девку, не дрогнув голосом:

— Подержи камни в руках, им согреться нужно.

— А она почему не может?

Лежка потупил взгляд. Ответ повис в воздухе, но произнести его не решался никто, даже Демьян. Ему в нос тут же ударил кислый дух крови, засохшей на любимом теле, остывающем медленно, но неотвратимо. Он посильней прижался затылком к стволу. Дерево мерно пульсировало сонной силой. Стало легче.

— Почему? — требовательно переспросила девка.

— Потому что мертвая я, — процедила Поля. — Понятно? Ворожба эта мне закрыта. Трижды я проливала кровь. На первый открыла дверцу, на второй перешагнула через порог, на третьей вышла прочь и вернуться уже нельзя. Понятно теперь?

Потянуло болотной гнилью. Заскрипел недовольный перелесок. Заклубилась влажная дымка со дна оврага. Девка отшатнулась от протянутой пригоршни голышей. Испуг ее почуяли ряженые, заволновались, закопались.

— Да бери ты уже! — не отрываясь от осинки, рявкнул Демьян.

Пришла девка вздрогнула, но камни взяла. Прижала к груди, запахнула шалью. Застыла, легонько покачиваясь. Демьян посмотрел на нее, измученную лесом, худую до болезненной синевы, грязную, будто поломанную, и внутри у него ничего не дрогнуло. Мясо, прикрепленное к костям. Голова, полная пустоты. Изворотливые игры безумия, что делают из жертвы лесную видицу. Занятно, да было уже. Все уже было. Лес велик, лес вечен. И это уже бывало в нем.

— Кажется, все, — наконец проговорила девка, доставая из-под шали камешки. — Теплые. И шепчут будто.

Лежка осторожно принял голыши из ее рук, даже голову склонил на мгновение. Демьян с трудом сдержал смех. Рожденный служить хозяином не станет. Ох, попусту учить его, не будет толку. Да только не беда это Демьяна. Леса беда. Пусть лес и бедствует.

— Огради медун-трава, — зашептала Поляша, нависая над камнями в руках Лежки. Принять их в мертвые свои лапища она не решилась. — Защити, укрой. От глаза лихого, от лиха безглазого. От беды, от пустоты, от страха, от голода и мора. От болота проклятого. Огради, медун-трава, камешком свернись, в ладони скройся. Не бойся.

Шепот то затихал, то набирал силу. Демьян слушал его, медленно уплывая на сладких волнах короткого сна. Поля шептала и шептала, постукивая камешками, и казалось, что они снова в доме, спрятались в дальней комнатушке, Поля заговаривает обереги, а он, уставший после охоты, сидит у стены, слушает и отдыхает, чтобы рвануть к любимому телу, только оборвется бесконечный наговор, только вернутся молодые силы.

— Никогда не кричи на меня, волк. — Другой шепот, незнакомый и злой, вырвал его из дремы.

Демьян вскинулся. Над ним склонилась пришлая девка. Глаза ее блестели яростной талой водой.

— Никогда, понял?

— Угомонись, безумная, — отмахнулся он. — И тому, кто сильней, не грози.

Девка скривила губы.

— Видишь их? — спросила она, поведя плечом в сторону ряженых.

Те сидели кружком, насторожено поглядывали на Дему. В руках у коренастой страшной бабы тяжело поблескивало лезвие, укутанное в тряпки.

— Ты заснешь, а они тебя прирежут, понял?

— Ох, сильна! — Демьян осклабился. — Ишь придумала, баб безумных на Хозяина леса натравить.

Девка вспыхнула, но удар сдержала.

— Я видела, как ты умирал. — Цокнула язычком. — Как все умирал. Хозяин или нет, а с пропоротым брюхом далеко не уйдешь. Так?

— Так, — лениво согласился Демьян.

— Вот и не смей на меня кричать. И трогать не смей. Даже в сторону мою не смотри.

Демьян широко улыбнулся.

— Уговорила, будешь дохнуть, а я мимо пройду, на тебя не гляну. Так?

Девка не дрогнула лицом.

— Так.

И поспешила к ряженым — обласкать, успокоить, как цепных псов. Демьян тут же закрыл глаза, не стал провожать. Много чести для пришлой да безумной. Но тоска в нем стала горше. Странные дела творятся в лесу. Странные, нехорошие дела.

— Возьми.

Лежка возник перед Демой, тихий от свершившейся ворожбы, сунул ему тяжелый кругляш. На ощупь тот был неровным, колючим даже, но теплым и странно покойным. Мысль, что тепло это не камня, а пришлой девки, едко закололась, но Демьян ее отогнал. Лучше прижать хвост, чем попасться в лапища к лиху.

Теперь можно было идти. Через березовую рощу и старый бор. Вывести безумиц к дому, а там уже схватить мертвую сучку за грудки и вытрясти из нее, куда могла утащить материнский серп Фекла, и где лежит, позабытый всеми, родовой кинжал. Поляша первой собралась в путь, прижала лохмотья к груди, переступила пару раз грязными ступнями. Когда-то Демьян целовал их, нежно-нежно, а тетка сдавленно хихикала от щекотки, вырывалась из рук, чтобы тут же в них вернуться.

— Дорогу помнишь, волк? — спросила Поляша, почуяв его внимательный взгляд.

Демьян кивнул. Что тут не помнить. Хозяйскими путями обернуться можно дня за три. Путями безумной крови, которую готов пролить, и за час успеешь. А коли пойдешь как все — ногами пойдешь, по-человечьи, то иди себе через рощицу да к бору. Демьян стряхнул с плеча сумку, подивился, как сохранил в суматохе ее, сбросил куртку и промокшую рубаху, быстро натянул сухое. Пока копался, чуял, как горят на теле чужие взгляды. Мертвая не отводила глаз. Демьян ухмыльнулся. Надо же. Седьмой год как истекла да остыла, что же смотришь, будто живая? Дернул ворот, освободил голову, отбросил волосы с лица, сощурился зло, готовый оборвать голодный мертвый взгляд, и захлебнулся прозрачной пустотой взгляда живого и пришлого.

Смотрела девка. Не отрываясь, не краснея, без смущения и привычного по городской еще жизни лукавства. Она смотрела, потому что хотела смотреть на его обнаженную спину, на белые рубцы шрамов, на грудь в жесткой поросли, на впалый живот и решетку ребер, и на дорожку волос от пупка вниз. Нужно было шагнуть к ней, схватить за любопытный нос, оттянуть ухо, как нашкодившему ребенку. Но Демьян только заправил сухую рубаху, спрятал тело, вмиг само собой покрывшееся мурашками.