Ольга Птицева - Брат болотного края [СИ]

Только ноги сами понесли прочь. Мимо костра, мимо Лежки, к спящему без задних лап волку. Леся опустилась перед ним на землю. Пахнуло уставшим телом, жаром и припыленной временем яростью. Демьян и сам был словно присыпанный пеплом. Впалые щеки серели под жесткой бородой, от крепко зажмуренных глаз расходились глубокие морщины. Захотелось прикоснуться к его лбу, отбросить слипшиеся волосы. Леся перехватила потянувшуюся было руку. Закусила губу. Надо же. Бедный волчок. Потрепало тебя. Улеглась рядом, свернулась под его боком. И сразу стало тепло.

Сквозь сон — глубокий и спокойный — Леся что-то бормотала, и внутри разгорался незнакомый жар. Хотелось улыбаться, давно забытое движение губ само собой растягивало лицо, разгорелись щеки, зацвело, запело в животе. Леся и сама не поняла, как долго пролежала так, греясь о зверя, ведя с ним сонные беседы, а потом вдруг вскочила и вернулась на место, в цепкие объятия безумиц. А когда пробудилась окончательно, то не нашла на поляне ни зверя, ни Лежки.

Сразу вернулся озноб, заныло в груди, потяжелела голова. Найти. Найти их. Хоть кого-нибудь. Хоть одного. Куда ушли? Обещали спасти. Обещали беречь. Но ушли. Ушли. Леся поднялась. Крупная роса выпала на траву и блестела теперь повсюду, будто слезы, горькие и чистые. За краем поляны, укрытой невысокими деревцами с пышной листвой, слышались приглушенные голоса. Леся осторожно переступила через спящую Тату.

— Куда? — сонно спросила она, не разлепляя глаз.

— Спи, вернусь скоро.

Безумица послушно опустила голову на скомканную куртку и затихла. Леся пробежала мимо потухшего костра, огляделась наскоро — мертвой нигде видно не было — и рванула к деревцам. В их тени было зябко и влажно. Слабое солнце не пробивалось через острые листики, хранящие память сладкого цвета, опавшего в начале лета.

Че-ре-му-ха.

Кто-то прошептал, растягивая слога.

Че-ре-му-ха.

Бабушка тянет Лесю за руку. Маленькие ножки в синих ботиночках скоро шагают по тротуару. Почти бегут. По правую сторону — дорога, пустынная, пыльная. По левую — густые заросли. Пахнет терпкой сладостью. Цветочные горы раскиданы по зеленым веточкам. Кисти их тонут в зелени. Пахнут медом.

Леся бежит за бабушкой. Они спешат, но уже опаздывают. С горла сбивается шарфик, Леся ловит его, закидывает конец за плечо. Еще вчера было жарко, а сегодня дует холодный ветер, солнце бьет через него, но не справляется, и только пятна света на асфальте согревают озябшую в платьице Лесю.

— Холодно, — ноет она.

Бабушка смотрит на нее, не сбавляя шага.

— Черемуха цветет, — говорит она, и это объясняет сразу все.

Холод, россыпь белого цвета и сладость его духа.

Черемуха в лесу уже отцвела. Остался лишь отголосок. Чуть слышимый аромат. Леся провела ладонью по темному гладкому стволу, тот потеплел, запульсировал. Медом запахло сильнее.

В узкой прогалине, разделяющей рощицу из осин и молодых елочек, топтались двое. Лежка и волк осторожно обходили друг друга по кругу, не отрывая настороженных взглядов, то ли готовясь к прыжку, то ли исполняя лишь им известный ритуал. Правая ногу вперед, чуть согнуть колено, перенести вес, отставить в сторону левую и скользнуть в бок. Под волком земля пружинила, принимала поступь его мягко — не скрипели сухие иголочки хвои, не ломались ветки и прутики. Леся видела его со спины. Под рубахой перекатывались мышцы, от ворота по загривку тянулась линия темных волос. Он весь был лес с его пугающей силой, единством и неприкрытой враждебностью. Лежка же то и дело оступался, путался в тонких ногах, дрожащих от напряжения. Он боялся упасть, но глянуть вниз не мог: стоило ему моргнуть, как волк начинал утробно рычать.

«Смотри, смотри на меня», — приказывал он беззвучно, телом своим, властью.

И Лежка послушно уходил в сторону, не разрывая ни движения, ни взгляда. По сведенному судорогой лицу медленно катился пот. Казалось, еще чуть, и Лежка рухнет, подкошенный усталостью и страхом. Своей неспособностью быть здесь, кружить с волком, силясь обмануть его, переиграть того, кто рожден был для этого круга, этой прогалины и леса, склонившегося над ними. Одно неловкое движение, и человек упадет под ноги зверя, что человеком лишь прикинулся. Один рывок, один укус, и тонкое горло Лежки надорвется, исторгнет кровь, упустит жизнь. Напоит лес, истомившийся без жертвы. Способен ли волк отвергнуть жизнь брата своего? Нет. Способен ли тот, кто волком этим стал по своему разумению? Да. Незаданный вопрос сам нашел для себя ответ.

Спасти. Разорвать круг. Остановить движение. Встать между, распахнуть руки. Подставить под звериный прыжок грудь, шею, всю себя. Бери. Плати кровавую дань проклятому лесу. Мальчика не трожь. В его хрупкости, в его нездешней красоте, в этой дрожи рук и слабости плеч скрывается куда больше ценности, чем в литых мышцах под дубовой шкурой. Не смей. Не трогай. Не твое. Не бери. Прочь, зверь, уходи в чащу. Уходи в болото. Там твой дом. Там твоя родня. Губы сами шептали слова, отводя грядущую беду. Руки сами смахнули с пути пахучие ветки, и Леся подалась на прогалину.

— Куда, девка? Стой!

Ледяная и влажная рука схватила ее, потянула к себе, оттащила за кусты черемухи.

— Не мешай, учит он его, учит!.. — зашептала мертвая, обхватывая Лесю за плечи. — Не навредит, покажет, как надо. Не мешай, не мешай.

Леся глянула ей в глаза — тоска и тлен, тьма и холод, — и тут же успокоилась. Мертвая не врала. Встревоженная, переполошенная даже, она смотрела через заросли на кружащихся по прогалине, и покоила словами саму себя, а вместе с тем и Лесю.

— Он уйдет, точно говорю, уйдет. Не место ему тут. Не дом, не судьбина. Тесно, страшно, горько. Уйдет. Надо передать. Пусть брату передаст. Хоть этому, хоть какому. И уходит. Я уж без него. Ничего. Покреплюсь. Не нужен. Хозяин мой пробудится, и ничего, без волка управимся. Ничего. Пусть учит.

От шепота стало сонно. Леся обмякла, позволяя увести себя на поляну, посадить у костра. Утреннее молоко тумана холодило через шаль. Было зябко, но покойно.

— Скажи своим, чтобы огонь развели. Скоро пойдем уже.

Мертвая присела в стороне, подтянула к коленям грязные лохмотья.

— Ты же Поляша, да? — Называть ее мертвой больше не хотелось. Тревожный шепот, полный сдавленной тоски, еще звучал в ушах. — А я Леся.

…Вода медленно закипала в котелке. Набранные по указке Поляши травки духовито варились, отдавая силу свою и сок. Леся грызла сухарь, настороженно прислушиваясь, не идут ли к огню оставленные на прогалине. Время тянулось нехотя.

— Подремала бы, — уговаривала ее Тата.

Сами они, наскоро перекусив, разлеглись по другую сторону костра, устало вытянулись, сопели сонно, но поглядывали с интересом то на Лесю, то на застывшую в стороне Поляшу.