Чез Бренчли - Новые страхи [сборник litres]

Не было ни толпы экспертов, ни архива. Если бы мы, а лучше сказать, Бен, решили, что будем хранить все это, ему бы пришлось найти место для хранения, пока в высших искусствоведческих кругах не придут к мнению, что Бек – художник, вокруг которого стоит поднимать суету. Тут-то падальщики-кураторы и соберутся, и Бен почувствует себя последней задницей, приняв от них деньги за то, что полугодом ранее они бы охотно отправили на свалку. Потому что он примет предложенные ими деньги. Надо быть идиотом, чтобы отказаться.

Как бы то ни было, Бек сказала бы то же самое. Она, конечно, хотела бы, чтобы он получил эти деньги.

Коттедж был в довольно приличном состоянии. Я думала, будет гораздо хуже – засорившиеся унитазы, простыни в пятнах, раковина на кухне, заваленная грязными тарелками. Но на самом деле здесь были только пыль и уныние – кокон, из которого уже вылупилась личинка. Дом, в котором раньше жил человек, но больше не живет.

В последние годы шепотом поговаривали, что Бек может закончить жизнь в доме престарелых, что ее мозг уподобится сыру и от нее будет вонять мочой. Эти мрачные предсказания не сбылись. Ее состояние просто ухудшилось, или, по крайней мере, так казалось, настолько, что ей больше не хотелось жить. Настолько, что, несмотря на все намерения, она решила уйти из жизни.

«Она мало ест, – за две недели до смерти Бек сказала мне по телефону ухаживавшая за ней женщина по имени Габи. – Мне кажется, она большую часть времени не понимает, что я здесь. Но в остальном все нормально».

Габи – крепкого сложения широкоплечая женщина. Щеки у нее ввалились, ноги мускулистые из-за сотен километров, которые она проезжает каждую неделю на велосипеде. Она профессиональная сиделка, работающая в местной благотворительной организации «Заместители медсестер», воплощение компетентности и опытности, но без сентиментальности.

При обычных обстоятельствах Бек восхищалась бы ею, в то же время ужасаясь полной неспособности проникнуть в мир Габи. Бек ходила бы вокруг нее на цыпочках. Во всяком случае, именно так, я думаю, и было.

Я звонила Габи каждые дней десять, и нам обеим удавалось избегать неприятной темы моего физического отсутствия. Заговорить на эту тему мне не хватало духа, ей не позволял профессиональный такт. Бек перестала разговаривать со мной и вообще со всеми недели через две после появления Габи. Со мной это было так: я слышала, как Габи позвала Бек к телефону, последовало долгое молчание, потом со мной снова заговорила Габи.

– Мне кажется, у нас сейчас нет настроения разговаривать, ведь верно, моя дорогая? – сказала Габи. – Я бы на вашем месте не беспокоилась, в остальном она в полном порядке. Попробуете позвонить завтра утром?

В некотором смысле это было дело обычное. Помню долгие унылые месяцы, последовавшие за первым срывом Бек, еще до Марко. Я позвонила ей и долго слушала длинные гудки, потом терпение у ее телефона кончилось, и я услышала в трубке протяжный пронзительный и безжалостный звук. Я знала, что Бек дома, что слышит звонок, но лежит на кровати, и ей решительно наплевать на всех, и особенно на меня.

Хотелось думать, что мой телефонный звонок может изменить ее настроение, что она поймет, что я стараюсь дозвониться, что кому-то не все равно, что с нею творится. Но в дальнейшем – я имею в виду, когда ей стало лучше, – она никогда не упоминала об этом непринятом звонке, так что узнать, как он на нее подействовал, мне было неоткуда.

От Габи я узнала, что Бек под конец весила всего тридцать восемь килограммов.

– Принуждать ее есть, такую умиротворенную, нет смысла. Просто она чувствует, что время ее пришло, вот и все. Мне кажется, лучше уж дать ей спокойно уйти.

Прозрачная. В устах Габи это слово звучало странно, казалось, она выбрала его по прихоти. Услышав его, я подумала, что то же самое она сказала Бену.

Бен организовал доставку тела Бек для кремирования в Оксфорд. В какой-то момент первого дня нашего пребывания в Хартленде, ближе к вечеру, когда мы разбирали вещи уже, казалось, целую вечность, я спросила его, как Бек выглядела.

– Как ребенок, – сказал он. – Или как древняя старушка. Лежала на боку. Полностью отсутствовала. Волосы сильно поредели.

Я пролистала альбом для набросков формата А3, заполненный тщательно выполненными рисунками обычного садового паука Araneus diadematus [14], что следовало из подписей под каждым рисунком. Бек показывала мне этого паука в саду позади дома в то лето, когда я приезжала к ней. Рисунки умелые и технически совершенные, такие можно увидеть в прекрасных учебниках естественной истории девятнадцатого века: отчасти миф, отчасти судебное исследование, любовно выполненное карандашом и затем перенесенное на офортную пластинку и растиражированное для читающих масс.

Бек обожала эти старые учебники. Говорила, что училась рисовать, копируя эти иллюстрации из отцовской книжки «Мир пауков» В. С. Бристоу.

Рисунки из альбома для набросков поднимали искусство копирования на новый уровень, от скрупулезного следования природе к туманным экстатическим столкновениям света и тени.

Я смотрела предварительные наброски ее серии, посвященной паукам-крестовикам.

– Что у тебя там? – спросил Бен.

Я передала ему блокнот, стараясь придать этому жесту небрежность, как будто его содержание не представляло собой ценности, как будто это еще один обломок, выброшенный на берег бескрайним морем, стараясь скрыть, что я не хотела выпускать его из рук даже на секунду. Эти рисунки были слишком ценны, слишком характерны для Бек.

Я думала о том, каким преступлением было бы выбросить все это, независимо от того, представляют эти работы какую-либо художественную ценность или нет. Имело значение их качество, и хотя я часто сомневалась в нормальности Бек, я никогда не сомневалась в ее таланте.

Думаю, именно тогда – мы просматривали с Беном альбомы для набросков – я впервые призналась себе, что хочу написать о Бек серьезное исследование, что мое личное горе затмевается чем-то более значительным.

– Смотри, – сказала я. – Это можно разложить по коробкам и хранить у меня, если хочешь. У меня в гараже места много. Он не используется.

– Ты не передумаешь? – спросил он необычайно тонким голосом. – У меня бы такой камень с души свалился, ты себе даже представить не можешь. Роуз… ну, она не очень хочет хранить вещи Бек у нас. Говорит, нет места, что она на самом деле…

– Отлично. Честно.

Примерно в половине седьмого мы снова пошли в бар. Сидели за тем же столиком, заказали то же самое, хотя в остальных отношениях этот второй вечер, проведенный вместе, от первого отличался сильно. Как будто разбор вещей Бек отпер в нас обоих какие-то замки, позволив наконец как следует говорить друг с другом – обмениваться воспоминаниями, признаваться в сокровенном – так, как до сих пор казалось невозможным. По мере того как время шло, а мы все сильнее сближались, я не могла не думать о близости – дружеской, товарищеской, – которая могла бы возникнуть между мной и Беном, если бы Бек была уравновешенной и здоровой, если бы была таким человеком, который проводит время со своей семьей, как все нормальные люди.