Чез Бренчли - Новые страхи [сборник litres]

Спросила Бена, раскошелится ли он на профессиональную уборку дома после того, как мы закончим. Мне сначала показалось, что такая идея не привела его в восторг, но потом он согласился. За дом было заплачено на пять месяцев вперед, но Бен уже решил, что отдавать его в субаренду не станет.

– Пересдав, ты, по крайней мере, вернешь деньги, выплаченные Бек за дом, – сказала я. – Кроме того, мы сможем уехать отсюда, как только закончим с упаковкой вещей. Ключи можно будет оставить у агента по аренде недвижимости.

Бену хотелось поскорее уехать из Хартленда, и кто бы мог его в этом винить. Пока я осторожно перемещалась по студии Бек, раскладывая бумаги стопками и запихивая мусор в пластиковые пакеты, я подумала, не снять ли этот дом мне самой, хотя бы на лето, хотя бы просто для того, чтобы посмотреть, каково мне здесь живется. Я бы прямо на месте привела в должный порядок архив Бек, наметила бы контуры будущей монографии.

Эту мысль я сразу отбросила.

Часам к десяти появилась Габи. Было неловко видеть ее во плоти. Она казалась здесь неуместной, персонажем из романа. Ее роль в моей жизни, думала я, уже сыграна до конца. Я мрачно посмотрела, как она, раскрасневшаяся, с растрепанными ветром волосами, пристегнула велосипед цепочкой к фонарному столбу и прошла по тропинке к дому.

«До чего неприятен нам вид человека в определенную пору жизни», – подумала я.

– Я ненадолго, – сказала она. – Вижу, вы заняты. Но я хотела принести вам мои соболезнования. И отдать вот это. – Она протянула мне что-то – конверт, пакет? Я, не думая, схватила его. – Она просила передать это вам, чтобы я отдала лично в руки. Я не открывала, – сказала она. – Это было за три дня до смерти.

Коричневый конверт с бумагами формата А4.

– Не выпьете ли чашечку чаю? – Я не могла не предложить.

Она покачала головой:

– Я лучше поеду. Но спасибо вам.

– Спасибо вам, – сказала я. – Спасибо за все.

Мы посмотрели друг на друга. Я чувствовала себя испорченной, неспособной и обидно неадекватной. Эта женщина держала мою подругу за руку, когда та умирала.

Мы, Габи и я, больше не увидим друг друга, и я была этому рада.

После ее ухода я заварила себе чай и вернулась в студию. Бен уехал в Бидефорд за продуктами. Яркий мартовский свет струился в световой люк в крыше и растекался тонкой пленкой по бетонному полу. Я поставила кружку с чаем на скамью, надорвала конверт, запустила в него пальцы и попробовала отклеить клапан, не порвав его, и удивилась своей осторожности. Это был всего лишь конверт.

Внутри были письма, отправленные из Германии. Почерк я не узнала, но угадала, что он принадлежал Мите Бомберг. Целлофановая папка с четырьмя рисунками. Дневник 1980 года, первый курс в колледже. Сложенный вдвое лист бумаги с моим именем, написанным снаружи заглавными буквами с не совсем одинаковым наклоном.

Даты не было, но, судя по почерку Бек, написано в последние три месяца.

Изабель,

почти пора, и теперь я уже не против, я хочу этого. Я уже более не в твоем мире, и я думала, это будет страшно, но нет, это легко.

Я все помню.

Она подписала эту записку паукообразной буквой «Х», так обычно в конце письма обозначают слово «целую», либо она имела в виду, что ее имя уже не имеет значения.

В дневнике я прочла:

Ходила пить кофе с Изабель Хэмптон. Она, как и я, читает историю искусств, но, в отличие от большинства других, по-видимому, действительно интересуется живописью. У нее есть замечательные книжки и родимое пятно на лице в форме младенческой ладони, метка нормальной психики. Меня тянет нарисовать ее, но я не смею попросить об этом. Она много сквернословит. Рядом с нею чувствую себя менее ненормальной.

Это было во вторую неделю октября, менее чем за неделю до нашего ночного разговора о Робби, Дженни и наследственных особенностях Бек. Паучьи шелковые нити в матке, да ради бога! На глаза навернулись слезы. Ведь все могло бы быть иначе, если бы я поддержала Бек в ее решении бросить университет.

Мы тогда поссорились. До сих пор больно вспоминать об этом, хоть ее и нет в живых.

Я сказала, что она неудачница, что ей никогда не стать настоящим художником, что она саботирует собственное будущее.

Как объяснить это в воспоминаниях, которые я собиралась написать? Признаться, что я завидовала ее таланту? Благовидно, верно? Драматично и правдоподобно.

По-моему, это неправда, а если и правда, то не вся. Наверно, я боялась, что она встретит кого-нибудь другого, человека, которого полюбит больше меня. Так и вышло, разве нет? Она встретила Эйприл.

Но, может быть, и Эйприл – всецело моя вина.

В тот раз она позвонила мне из Берлина, когда поехала туда искать Марко. Она была пьяна, а я зла. Я сказала ей, взять себя в руки, что Марко, как ни крути, а всего-навсего член, что ей без него будет только лучше. С этими словами я положила трубку.

Последние воспоминания: мы с Бек сидим на камнях, обхватив руками колени, в саду возле коттеджа, вокруг крестовник и тысячелистник. Пахнет крапивой, над нами голубое небо. Погода жаркая до невозможности, каждое лето мечтаешь о такой, и все впустую. Бек, кажется, чувствует себя хорошо, она почти нормальна. Иногда легко забыть, что она больна.

– Сиди, не двигайся, – говорит она. – Вот он, смотри.

Она очень медленно поднимает палец, указывая на коричневого паука, только что показавшегося из-под листа. Он изготовил себе нить, позволившую ему плавно опуститься с огромного растения, которое я приняла за купырь лесной, но только Бек сказала, что это не лесной, а бутенелистный, что к концу июня лесной уже перестает цвести.

– Ты раньше не знала таких тонкостей, – сказала я.

– Откуда ты можешь это знать? – рассеянно возразила она. – Смотри, спрятался.

Паук сновал туда-сюда, натягивая опорную раму паутины. Это зрелище завораживало, но чем-то отталкивало.

Я, прикрыв глаза ладонью, посмотрела в небо.

«Какого черта я тут сижу?» – подумала я. Бек и ее чертовы пауки. Можно было бы вернуться в город и выпить пива с кем-нибудь нормальным.

4. «Святая Жанна д’Арк», 2012 год, 61 х 61 сантиметр, холст, масло. В 2009 году вслед за срывом, который последовал за вступлением Хэтауэй в брак, она переехала из квартиры в Фулхаме, которую давно занимала, в уединенную деревушку Хартленд на побережье северного Девона. В новой обстановке Хэтауэй обнаруживала все больший интерес к природе, заинтересовалась колонией пауков в заросшем саду позади коттеджа, который снимала. Наблюдения Хэтауэй отражены в сотнях рисунков, выполненных пером и чернилами или карандашом, а также в пятнадцати крупных полотнах, известных как серия, посвященная крестовикам, и впервые после смерти художницы выставленных в нынешнем году в галерее «Артемис» в Челси. Пауки обладают очень слабым зрением и ориентируются, главным образом, с помощью осязания и слуха. Такие элементы этих полотен, как стебли трав, древесная кора, стены, сложенные из камня без использования известкового раствора, и семена, сведены к абстрактным поверхностям с ярко выраженной текстурой, индивидуальные черты которых то растворяются, то объединяются в целое, по мере того, как мы сосредотачиваем на них свое внимание.