Чез Бренчли - Новые страхи [сборник litres]

Письма Миты, хаотичные, бессвязные, совсем не такие, какие можно было бы ожидать от ученого с ее положением. Правда, в нерабочее время мы совершенно меняемся. Тут были страницы, посвященные воспоминаниям о времени, которое они провели в Берлине и о котором я знала мало, поскольку мы с Бек тогда не поддерживали отношений. Мита часто упоминала о студии, которую Бек снимала в Берлине. Вероятно, студия освободилась, и есть намеки – в двух или трех письмах – о том, что Бек может снова ее снять. Переезд туда так и не состоялся, но без писем Бек, в которых она бы описала ситуацию, причину этого понять невозможно.

Если я серьезно намеревалась написать биографию Бек, мне следовало в какой-то момент связаться с Митой, выяснить, не сохранились ли у нее письма Бек и не даст ли она мне возможность с ними ознакомиться. Надо сказать, что такая задача не приводила меня в восторг, особенно ввиду того, что часть переписки, которая у меня уже была, наводила на мысль, что с Митой иметь дело так же трудно, как и с Бек. К такому мнению меня привели не только письма, хотя они производили довольно странное впечатление. Сердце у меня екало от ксерокопий газетных вырезок, часто сопровождавших письма. В одной говорилось о случае халатности, проявленной медиками в Анси на юго-востоке Франции. Семья женщины подала в суд на ее врачей, не сумевших диагностировать болезнь, оказавшуюся в дальнейшем редкой формой эндометриоза [16] Распространенное гинекологическое заболевание, при котором клетки эндометрия (внутреннего слоя стенки матки) разрастаются за пределами этого слоя. . Половые органы этой женщины, а также брюшина зарастали фиброзной тканью с такой скоростью, что бесчисленные операции не могли ее избавить от нее. Женщина умерла от осложнений, последовавших за полным удалением матки.

Другая вырезка была из американской газеты, в ней рассказывалось о преподавательнице колледжа, заболевшей загадочным заболеванием, приведшим к тому, что кожа на предплечьях, ногах и в нижней части живота поросла густыми, чрезвычайно тонкими шелковистыми волосками. В третьей вырезке говорилось о женщине, жившей на территории нынешней Камбрии в 1660-х годах. Эта «женщина-паук из Уайтхейвена» с очень слабо развитой речью не выносила света и большую часть жизни провела в крошечной комнате, завернувшись в бесчисленные шали – так она стремилась скрыть жесткие черные волосы, покрывавшие, по слухам, все ее тело. Она жила и кормилась предсказаниями, этот дар обеспечил ей репутацию и положение среди горожан. Но затем по этому региону прокатилась чума, и к тому времени общественное мнение обратилось против нее, ее стали преследовать как ведьму.

Эта женщина покинула Уайтхейвен в 1670 году. По некоторым сведениям, она ушла по собственной воле, хотя один источник утверждает, что ее преследовала и захватила группа «бдительных граждан» и забила камнями до смерти.

Какой ужас, подумала я. Трудно было понять, что побуждало Миту заполнять голову и без того мнительной Бек сведениями такого рода. Внизу третьей вырезки о так называемой женщине-пауке из Уайтхейвена Мита подчеркнула и обвела ее фамилию, Чилкот. Я долго ломала над этим голову, но потом вспомнила, что Чилкот – девичья фамилия Дженни Хэтауэй.

Смешно. Есть люди – вроде Миты Бомберг, – которые берут простое совпадение и мигом раздувают из него бог знает что, но я к их числу никогда не относилась.

Бен уехал из Хартленда в пятницу после полудня. Еще до его отъезда приехали уборщики и сказали, сколько будет стоить вывоз мебели. Я помогла Бену упаковать книги и безделушки в несколько ящиков, которые он хотел по дороге домой завезти в магазин, торгующий подержанными вещами и отдающий выручку на благотворительные цели.

Я сказала Бену, что планирую пожить немного в Хартленде, по крайней мере недели две, может быть, больше, но вскоре передумала. С отъездом Бена в коттедже стало мрачно, хотелось выйти из замкнутого пространства, атмосфера в доме давила, в ней ощущалась неясная угроза.

«Воспоминания, – думала я, – чувство утраты, обычные банальности».

И да, и нет. Не сомневаюсь, отчасти это было просто сожаление, что при жизни Бек я не приложила больше усилий, не потратила на нее больше времени. Но прошел один день, потом другой, и я поймала себя на том, что без нужды все больше думаю о странности всей этой истории: об одиночестве Бек в этом коттедже, об ужасной и безжалостной природе ее болезни, о смятении, которое должно было охватить ее в самом конце.

Коттедж, когда я осталась в нем одна, казалось, пропитан всем этим, окутан страхом и безнадежностью настолько, что мне часто приходилось выходить, было жутко.

Я стала понимать, что призраки – это просто запоздалое понимание.

В конце концов я признала поражение. Сказала себе, что работа по каталогизации архива Бек пойдет быстрее в Лодноне, где все привычное у меня под рукой. Я договорилась об уборке дома, как мы и решили с Беном, два дня лихорадочно паковала бумаги Бек и заворачивала холсты на подрамниках в пленку с воздушными пузырьками.

Что я могу сказать о том последнем, что сделала перед отъездом? Вероятно, обычно такие действия называют безумными. Видимо, я не настолько рациональна, как думала.

Тут всегда было много пауков – я хочу сказать, когда я приезжала к Бек. На этот раз мне потребовалась куча времени, чтобы найти хотя бы одного. Я приписала это погоде, хотя понятия не имею, так это или нет. Как пауки относятся к холоду? Я не знала. Паук, которого я наконец нашла, был как раз из тех пухлых, коричневых с полосатыми ногами, которых Бек называла крестовиками.

– Из-за креста на спине. Видишь? Это точно крестовик.

«Ну, давай же, иди», – думала я, загоняя паука в спичечный коробок. Время сменить место жительства. Он забрался туда неохотно, потыкался туда-сюда, затем забился в уголок, собрал ноги вокруг тела, выстроив забор из перевернутых букв V. Явно обиделся. Я не винила его за это, честно говоря.

Я положила коробок в сумку и попыталась забыть о нем, но всю дорогу домой мне казалось, что паук ползет у меня по шее, сзади. В поезде, идя в вагон-ресторан, я подумала, не оставить ли коробок как бы по рассеянности на прилавке, но потом поняла, что его утрата будет так же беспокоить меня, как если бы он лежал у меня в сумке.

Вернувшись домой, я выпустила паука в месте, показавшемся мне безопасным для него: возле стены гаража под навесом. Он побежал вверх по стене, расставив ноги, как радиально расходящиеся кинжалы, затем исчез в трещине за желобом.

После этого мне стало лучше. Глупо, я понимаю.

[Это эссе впервые было опубликовано в антологии «Жизнь и волшебная жизнь после смерти Ребекки Хэтауэй, художницы», вышедшей в свет ко второй годовщине ее смерти. В интервью, сопровождавшем это эссе, его автор Изабель Хэмптон называла его «фантазией на тему воспоминаний» и подчеркивала, что описанные ею события не соответствуют действительным, что действующих лиц не следует отождествлять с ныне здравствующими друзьями и родственниками художницы и даже с ней самой. Изабель Хэмптон – историк искусств и критик. В настоящее время она работает над подробной биографией Ребекки Хэтауэй, которая была ее близким другом на протяжении более тридцати лет.]