Адам Нэвилл - Никто не уйдет живым [litres]

– Почему вы заперли там Беннета?

– Рак. Ему недолго оставалось, и он начал нас доводить. Блядское нытье. Кашлял все время, как манда. Мы в камере спать не могли. Тогда он и начал бредить о том, што внизу живет. Постоянно, типа. Я думал, это из-за морфия, што ему в лазарете давали, у него бред и глюки начались. Говорил, будто слышит всех девок, которых прикончил. И тех, которых папаша прикончил, тоже. И тех, кого прикончили другие, до того, как его семейка сюда переселилась. А потом мы сюда приехали, а он все твердит, што не уверен, будто хочет в доме оставаться. Думал, што это была ошибка – вернуться домой. Он сюда умирать приехал. Говорил, што у него какой-то план. Договор с этой хренью внизу. Его из Скрабса досрочно выпустили, из-за рака. Но он не был уверен, што хочет его исполнять, этот договор. Начал твердить, будто хочет вместо этого в хосписе помереть. Мы сказали, штобы он шел на хуй, потому што он должен был нам помочь с девочками. Научить, как это делается, и все такое.

Я думал, он бредит. Не понимал, што он несет. А Фергал понимал. Потому што она и с ним уже разговаривала. Сказала ему, типа, што хочет Беннета. Штобы он к ней туда пришел. Што он ей обещал чего-то сделать, когда из тюряги выйдет. Этот дом ничего не забывает. И когда мы как-то ночью забухали, все, типа, вышло из-под контроля.

– И вы заперли его там. Смертельно больного человека. Вы хотели, чтобы он умер. И думали, что убили его, затолкав туда.

– Думали? Он был мертвый. Фергал проверял. И ночи не протянул. Никто не выживает, если так орет. Никогда. Кроме тебя.

Стефани улыбнулась настолько загадочно, насколько могла.

– Она теперь с тобой, так ведь? Он этого боится, а? Фергал от страха срется, потому што она с тобой говорит. Я прав. Я знаю, што я прав. Она перешла от Беннетова папаши к Беннету, потом от Беннета к Фергалу. А потом от Фергала к тебе. Я, блядь, это знаю. Никому нельзя верить. Ничему нельзя верить. Чего она теперь хочет? Скажешь мне? А? А? Чего она хочет?

– Освободи меня. Выпусти меня. Я скажу, что ты мне помог. Что ты тоже был пленником. Двое против одного. Ты боялся за свою жизнь, и правильно делал. Потому что когда Фергал расправится со мной, Драч…

– Иди на хуй! Ты ничего не знаешь.

– И когда он расправится со Светланой…

– На хуй иди! Мы с ним давние кореша. Мы с ним во что только не влипали.

– Настанет твоя очередь.

– На хуй иди, я сказал.

– И ты это знаешь.

– Блядь, блядь, сука. – Драч провел по лицу пальцами и потряс головой. Это было ему не по зубам. Он развернулся, подбежал к кровати и схватил пузырек с кислотой.

– Скажи мне! Скажи мне, чего она хочет? Еще девок? Этого ей нужно, а? Больше девок? Вот што я должен сделать, штобы она меня не тронула, да?

– Ей нужна компания, Драч. То же, что было нужно всегда, – сказал от двери Фергал, прежде чем войти в комнату и медленно закрыть за собой дверь.

Прошло несколько часов; снаружи было темно. Стефани чувствовала, как к ней пытается вернуться человечность.

Минувшей ночью шок заглушил любое понимание того, кем она была, и только усилил свою притупляющую чувства хватку после новой утренней жестокости. Но теперь та ее часть, которая фиксировала страх и грусть, и надежду, постепенно раскрывалась, напоминая Стефани, кто она такая и как должна реагировать на то, что с ней происходит. Часть ее души выбежала на дорогу и вопила перед лобовым стеклом Стефани, размахивая перед ней безумными руками, пытаясь пробиться и процарапаться обратно в ее жизнь. Но она не хотела снова чувствовать себя нормальной, пока еще нет, потому что, когда придет конец, ей станет только хуже.

Увиденное ею после того, как Фергал прокрался вверх по лестнице и вошел в комнату, сделало ее больной и физически слабой на долгие часы; насилие, обрушенное на Драча было декларацией намерений и напоминанием, что Стефани не такая, как они. Не похожа ни на них, ни на этот дом.

Фергал не уходил за «политиленом». Он притворился, что уходит, чтобы испытать Драча, потому что чуял предательство. Это было место, где случалось худшее и процветали худшие. Может быть, что-то подсказало это Фергалу: змея, которая, возможно, снова перешептывалась с ним.

«Рыбак рыбака видит издалека».

И теперь Стефани снова начала дрожать, трястись и отчаянно желать освобождения, которого не могло быть, потому что она была загнана в угол и поймана, и посажена на цепь, и вынуждена помнить. Здесь у нее, прикованной к металлической кровати и глядящей на пустой шкаф с разбитыми зеркальными дверцами, не оставалось ничего важного, чтобы занять мысли. И снова, в своих воспоминаниях, она слышала, как Драч вопит: «Хорош! Перестань! Фергал!

Перестань!»

Когда первый удар врезался ему в лоб, Драч начал повторять это, пока его мозги пытались раскочегариться, чтобы он смог уговорить своего кореша-психопата одуматься. Но Фергал не обращал внимания. Фергал получал удовольствие. Наслаждался. Любой повод, любой предлог; насилие помогало ему почувствовать себя живым так, как ничто другое, даже алкоголь или наркотики. Теперь Стефани это понимала.

И ее память снова давала осечки, как было после того, как Райана забили до смерти. Большую часть произошедшего в комнате этим утром она смогла подавить, за исключением ключевых эпизодов, кислотного цвета сцен, которые быстро вонзались в ее мысли и повторяли ярчайшие моменты в замедленной съемке, прежде чем исчезнуть и вернуть ее в настоящее, к слабости в теле и вновь нахлынувшей тошноте.

А потом ей опять слышался голос Драча. Каким он сделался высоким, визжащим, когда более молодой мужчина, его друг, избивал его. И цикл невольных воспоминаний начинался заново.

Шея и лицо Фергала налились ярко-красным, а потом потемнели до фиолетово-черного цвета, на который было страшно смотреть, но от которого нельзя было оторвать глаз. Его лицо было сплошь желтые зубы, раздутые ноздри и щели глаз в наморщенной коже; он поистине рычал как зверь. Слюна хлестала из его рта, как будто он был бешеным лающим псом. Злоба преобразила его полностью.

– Это она! Это она! Хотела заставить меня настучать легавым!

Но попытки Драча спастись и перенаправить насилие в сторону Стефани только больше распаляли Фергала. И следующий удар в белое лицо Драча породил звук, как от столкновения крикетной битой с кокосом. В черепе эхо, челюсть дрожит.

Стефани была уверена, что у Драча сломалась шея или что его голова разлетелась осколками, как керамическая ваза.

– Ллляха-муха, типа, – пробормотал он и уронил руки, которыми пытался удержать Фергала, или оттолкнуть его; к тому моменту цель этого движения была так же неясна, как пьяный взгляд Драча.

Затем он попытался развернуться и убрести от нападающего, что произвело такую же реакцию, как бензин, подлитый в жаровню.